Дата - поздний вечер 30 декабря 1833 года - 17 января 1834 года
Место - улицы Петербурга - дом Николая Елагина.
Участники - Ольга Черкасова, Николай Елагин

---

---

Ольга Черкасова

- Барышня, а ты точно уверена, что адресом-то не ошиблась? - осторожно спросил извозчик, покосившись взглядом на дом, подле которого они остановились. Ему показалось странным, что там не светится ни одно из окон, да и вообще - снег у порога давно не чищен, такое ощущение, что и не живет в нем никто.
- Не волнуйтесь, все абсолютно верно, - Ольга протянула ему деньги и стала выбираться из саней, несколько запутавшись в долгополых одеждах, едва не выронив из рук сумочку, в которой лежали деньги и ключи от дома. - Я живу именно здесь, благодарю вас, и всего доброго.
- Ну, как знаешь, милая, здесь, так здесь! - возница повыше поднял воротник тулупа, чмокнул губами и прикрикнул, заставляя свою лошадь сдвинуться с места. - Паашла, родимая!
Вскоре его сани скрылись за ближайшим поворотом, и Лёля осталась совсем одна посреди этой тихой и достаточно удаленной от центра города, поэтому не слишком хорошо освещенной, улицы. Впрочем, считалась она достаточно респектабельной, потому спокойной, несмотря на то, что их небольшой особняк стоял немного на отшибе. Снег у парадного подъезда, в самом деле, был глубок, это немного удивило Лёлю. Ведь Савелий Степанович, их единственный постоянный слуга, который состоял при Алексее Кирилловиче, когда тот был еще юношей, в качестве лакея, а потом, состарившись, не в силах более выдерживать кочевого образа жизни своего барина, стал кем-то, вроде мажордома в их петербургском особняке, всегда тщательно следил, чтобы этот самый дом производил "благоприятное", как сам он всегда говорил, впечатление на всякого, кто в него приходит. То же, что окна были темны, девушку, как раз, не удивило: ложился старик спать довольно рано, а теперь уже время, поди, к полуночи. Но это ничего. Ведь, у нее есть ключ! Поэтому, стряхнув с себя странное оцепенение, которое овладело ею на пару минут, когда вновь увидела отчий дом после долгой разлуки, Леля решительно стала пробираться к порогу через довольно глубокий снег, который тотчас же набился под невысокие бортики ее ботинок, явно не приспособленных для того, чтобы ходить в них по сугробам. И Оля слегка поморщилась, ощущая, как он противно там тает. Все же, странно, что Савелий Степанович не расчистил хотя бы небольшую дорожку...
Оказавшись, наконец, у входной двери, Леля стащила варежку и принялась на ощупь шарить рукой в своей сумочке, рассчитывая таким образом найти ключ. Он был довольно большой, сумка совсем крохотной, поэтому труда такой поиск обычно не составлял. Однако в этот раз он все никак не попадался, словно бы в руках у Лёли был настоящий мешок, а не изящный дамский аксессуар. Довольно нервно стянув зубами и вторую варежку, она присела на корточки и в полутьме принялась уже всерьез рыться в поисках ключа, с ужасом понимая, что его, похоже, там просто нет! Деньги, носовой платок, зеркальце - все было на месте, а вот ключа - не было! Вероятно, он просто вывалился, когда она неловко взмахнула сумочкой в воздухе, пытаясь удержать равновесие, выбираясь из саней. С досадой вздохнув, Оля затянула тесемку сумки, встала, потянулась к дверному молотку и принялась стучать им по медной плашке, специально для этого предназначенной. Сперва стучала осторожно, боясь испугать своим внезапным явлением старика, потом уже настойчивее, потом - и вовсе стала колотить, потому что никто и не подумал ей открыть! "Но ведь не может быть, чтобы никого не было?! - мысленно воскликнула она, и вдруг сама же и ответила на свой вопрос. - Может!" И от внезапного этого осознания, чуть не расплакалась: конечно! Два раза в год, на Рождество и на Пасху, Савелий Степанович всегда уезжает в деревню, к своим родным. Наверняка, и теперь отправился туда, потому и снег никто не чистит!
Леля медленно спустилась по лестнице, вновь проделав по проложенной ею же тропинке обратный путь к тому месту, где рассталась с извозчиком, и принялась осматриваться, в надежде, что ключ, возможно, где-то тут, рядом, впрочем, и сама понимая, что делает это, скорее для виду. Потому что искать его в рыхлом глубоком снегу, да еще и ночью, в темноте, было совершенно бессмысленно. К тому же, может, он и вовсе остался в санях того извозчика... Недавнее воодушевление, вызванное встречей, которая подарила ей надежду, медленно сменялось растерянностью и неприятным холодком, заползающим внутрь, подобно маленькой ядовитой змейке. И холод этот имел даже не физическое происхождение, хотя мороз уже начал чувствительно пощипывать щеки и нос девушки, пусть и облаченной в теплую меховую накидку с капюшоном, однако под ней был все тот же шелковый маскарадный костюм Офелии. Ведь, убегая из дому, ей было некогда переодеться в теплое шерстяное платье, спасибо, что еще догадалась бальные туфельки поменять на более подходящую обувь.
Обернувшись, Оля вновь взглянула на темные проемы окон отцовского дома, чувствуя растерянность. Пыл возмущения и решимость, владевшие ею совсем недавно, иссякли окончательно, но вот гордость - гордость не подевалась никуда! Потому что мелькнувшая, было, в голове мысль вернуться на Фонтанку, была с возмущением отринута прочь. Назад к этим лжецам?! Да ни за что! Да они же поступали с нею, как с неодушевленным предметом, куклой какой-то! Все они! И он - тоже! Считают, что могут распоряжаться ею по собственному разумению?! Как бы не так! И она им это непременно когда-нибудь докажет. Вот только бы понять, что ей делать сейчас...

Николай Елагин

Когда Николай понял, что Леля, в самом деле, сбежала из дома, что это не глупая шутка, он ощутил некое подобие паники, но все же довольно скоро сумел взять себя в руки. Сейчас должно действовать, а не паниковать. Желая абстрагироваться, Николай попытался размышлять логично. Если Леля ушла из дома, куда она могла отправиться? Где он может найти ее? Родственников у девушки в городе нет, друзей тоже. Еще по дороге в Петербург Николай спросил у Лели, есть ли в столице люди, которых она, возможно, хотела бы видеть. Она ответила отрицательно. А это значит, что в Петербурге единственным, к кому она могла пойти, был он сам. Но тут Николай вспомнил, что Леля как раз и не знает, что он в Петербурге, а значит и идти ей некуда. Разве что, в дом покойного отца, который она по праву считает своим. Николай начал вспоминать адрес Черкасова. Он видел его упоминание в списке унаследованного Лёлей имущества, еще в Лозанне, а потом и сама девочка как-то называла его. К счастью, отличная память, которой Николай всегда по праву гордился, не подвела и на сей раз. Он мигом накинул на плечи пальто и буквально через пару минут уже сел в экипаж, приготовленный слугами, понимающими состояние хозяина и заразившимися его волнением. Дорогой, Николай внимательно вглядывался в темноту улицы. В доме, который, согласно его представлениям, принадлежал Черкасовым, не светилось ни одного окна. И сердце Николя на мгновение замерло. Если Лели здесь не окажется, он просто не будет знать, что делать дальше. Карета остановилась, он вышел на улицу и осмотрелся. Морозный воздух ударил в лицо, приводя мысли в относительный порядок. Николай решил, что если не найдет Лелю здесь, то поедет обратно к себе, куда, возможно, она заявилась уже после его отъезда, и теперь дожидается там, сидя у растопленного камина.
Дом производил впечатление заброшенного, но таким он и должен был быть в это время. Слуг распустили на праздники, а никого, кроме них здесь и не было последние месяцы. Николай пошел к лестнице, но в полутьме сразу не рассмотрел темную тень у самой двери. Вновь оглядевшись, он вдруг заметил на свежевыпавшем снегу маленькие следы. Эта находка вновь вселила надежду, что Лелю удастся отыскать именно здесь. По ним он дошел до дверей парадного, и только тогда заметил ее, сидящую в самом углу. И то, лишь потому, что Леля пошевелилась. Николай остановился и с шумом выдохнул. Однако если он думал, что самое важное – это найти Лелю, то сильно ошибся, когда увидел, в чем девушка одета. А была она в накидке, хоть и подбитой мехом, но все же, слишком легкой для такой морозной ночи.
- Леля, как же ты… зачем… в такой мороз, – Николай принялся расстегивать пуговицы своего пальто, чтобы укутать в него замерзшую девочку. А Леля как раз подняла на него лицо, побледневшее от холода. И он уже ожидал увидеть там раскаяние, радость от встречи, но девушка посмотрела на него с неожиданной злостью и обидой. Не обращая внимания на эту дерзкую мину, Николай все-таки накинул ей на плечи пальто, но Леля резко дернулась, сбрасывая его с себя. Снег взметнулся, оседая на подоле ее легкого платья, а у Николая вновь до боли защемило сердце.

Ольга Черкасова

Отчаяние постепенно охватывало Лёлю, но гораздо проворнее него оказался холод. Уже через четверть часа у нее заледенели, несмотря на варежки, ладони. Еще через несколько минут мороз стал подниматься от промерзших на стылом снегу подошв ее ботинок, казавшихся теперь самой Лёле не плотнее шелковых бальных туфелек, к ступням девушки, а через полчаса она уже вовсю дрожала, сжавшись под своей накидкой и проклиная себя за безрассудство. Нет, безрассудным ей казался не сам ее поступок, а то, что не догадалась для такого случая одеться потеплее. Впрочем, спустя еще некоторое время уже и сам побег из дому представлялся Лёле ужасной глупостью. И, поднявшись по лестнице к двери парадного, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, девушка присела на корточки в уголке балюстрады крыльца, плотнее укутываясь в свое одеяние, чтобы не растерять остатки тепла и не простудиться насмерть прежде, чем придумает, что сказать в свое оправдание, когда вернется обратно к Елагиным. К кому из них – Оля пока не решила. Но умом понимала, что лучше уж идти к Николаю Викторовичу. На Фонтанке, наверняка, уже обнаружили ее исчезновение и переполошились. Поэтому, понятно, что, вернись Лёля прямиком туда, станут сильно ругать. А такого унижения, как упреки от Марины Антоновны, или от ее супруга – но в присутствии графини, она не вынесет. Лучше уж замерзнуть прямо здесь! Еще некоторое время Лёля провела, взвешивая на внутренних весах две этих воображаемых своих смерти – от унижения и от переохлаждения, пытаясь понять, которая выйдет более мучительной. Впрочем, по мере дальнейшего замерзания, первый вариант неминучей погибели делался ей все же как-то милее с каждой минутой… Наконец, Оля пришла к выводу, что идти следует к старшему из братьев Елагиных, и побыстрее. Граф, безусловно, ее просто уничтожит, но, во всяком случае, там хотя бы не будет этой. А с Николаем Викторовичем она как-нибудь договорится и возможно, даже попросит прощения, несмотря на то, что он этого вовсе даже недостоин, потому как виноват перед Лёлей куда больше ее самой – перед ним. Но уже следующим за этими размышлениями, девушку посетило ужасное озарение – она же не знает петербургского адреса графа! Это выглядело странным, но вышло так, что они ни разу не говорили на данную тему с Николаем Викторовичем. Да и теперь, вернувшись из Гельсингфорса, прямиком отправились на Фонтанку, в дом его брата. Конечно, проще всего было нанять извозчика и попросить того отвезти ее, назвав имя адресата. Не так уж и много в столице особняков графов Елагиных. Да и самих их всего-то двое. Так что можно действовать методом исключения, если уж совсем никак иначе. Вот только где бы ей найти этого самого извозчика в глухой полночный час, да еще не в самом центре города. При мысли, что придется идти по темным и пустым улицам одной до более оживленного места, Лёля передернулась уже не от холода, а от ужаса. Мало ли, кого можно встретить?!
Словно бы материализовавшись из ее страхов, до слуха девушки вдруг донеслось цоканье лошадиных копыт и шум санных полозьев, скользящих по скрипучему снегу. Замерев на месте, к вящему ужасу, Леля поняла, что сани останавливаются где-то тут же, рядом. И их них кто-то выходит. Парализованная холодом и все усиливающимся страхом, девушка и дышать почти перестала, что уж говорить о том, чтобы поглядеть, кто, собственно, это приехал – и зачем. А он уже бродил где-то рядом с парадным, а потом стал подниматься по лестнице, чуть споткнувшись на одной из заснеженных ступеней – от этого звука Оля вздрогнула, затем остановился и шумно выдохнул… А вместе с ним смогла выдохнуть и сама Лёля, потому что перед ней стоял сейчас никто иной, как Николай Викторович Елагин. Стоял, и встревожено взирал на нее сверху вниз, а потом вдруг что-то растерянно пробормотал и принялся расстегивать свой редингот, снимая его с себя и накидывая на плечи девушке. И тут она повела себя самым непредсказуемым – с точки зрения нормальной человеческой логики, конечно, образом. Но весьма заурядным для капризного и довольно избалованного ребенка, каким еще, по сути, оставалась, что особенно четко становилось заметно в критических ситуациях. Хотя, возможно, просто решила, что лучшая защита сейчас – это нападение. При этом следует добавить, что где-то глубоко внутри она была ужасно рада видеть Елагина, рада, что именно он нашел ее, что догадался, где ее можно найти. Тем не менее, вместо проявления этой самой радости, Лёля резко вскочила на ноги, злобно прошипев нечто, вроде «не нужно мне ничего!», скинула его пальто прямо в снег и метнула в опешившего Николая Викторовича взгляд-молнию, саркастически вопрошая:
- А, граф, так это Вы! И давно ли из Гельсингфорса?!

Николай Елагин

- Недавно. – Совершенно спокойным тоном ответил Николай. Видимо, платье и обстановка ввели его в заблуждение, и Леля вовсе не была невинной жертвой, которой казалась. Признаться, сначала Николай был готов обвинять Михаила с Мариной в недостаточном внимании к его подопечной, но теперь все иллюзии растворились. Перед ним стояла его дерзкая и взбалмошная Леля, которая мастерски закатывала скандалы и теперь готова была рисковать своим здоровьем, лишь бы сохранить эту мнимую независимость.
- А ты что-то мне не рада, как я погляжу… - Николай, уже не обращая внимания на сопротивление Лели, укутывал ее в пальто, ничуть не заботясь ее мнением на этот счет. – И перестань скидывать редингот, у тебя уже губы синие, точь-в-точь утопленница. – Холодный тон совершенно не отрезвил юную воительницу. Она брыкалась и отпихивала его с неизвестно откуда взявшимися силами. Будь Николай более подготовленным к подобной вспышке, порадовался бы, ведь в ее замерзшем состоянии подобные упражнение были даже полезны. Леля продолжала нести какую-то чушь, обвиняла его в подлости и в обмане. Последнее обвинение было вполне справедливым, однако Николай уверил девушку, что она вовсе не единственная жертва его мистификации. Единственным, кто знал о том, что он остался в Петербурге, был Михаил. И, возможно, это известие немного смягчит ее гнев. Удивительно, но, услышав это, Леля на мгновение прекратила брыкаться у него в руках, а Николай, натренировавшийся в зимних забавах, сумел воспользоваться этой мимолетной передышкой, чтобы, подхватить ее на руки и прижать к себе, чтобы она и шевельнуться не сумела в его руках. Видимо, осознавая опасность подобного передвижения по лестнице, Леля перестала брыкаться, но стоило Елагину ступить на ровную тропинку, снова начала биться, ничуть не боясь, что Николай может ее попросту уронить. Пару раз он был очень близок к тому, чтобы намеренно бросить ее в сугроб, сесть в сани и отъехать. Впрочем, недалеко, нескольких сот метров будет достаточно, чтобы Леля утихомирилась. Николай был уверен, что девочка ведет себя так только потому, что уверена: теперь-то он ее не бросит. Слишком яркими были его воспоминания о том, как она просила не оставлять ее одну, не отдавать в пансион. Поэтому, подавив в себе неблагородные желания, он все же дотащил ее до саней, куда решительно и затолкал, без всякого пиетета к полу. Несколько потеряв осмотрительность, Елагин шагнул в сани вслед за Лелей, и тут же оказался под градом ударов. Вконец взбешенный, Николай схватил Лелю, снова прижал к себе, и теперь она с вызовом смотрела ему в глаза. Весь вид ее говорил о том, что если он и превосходит ее физической силой, то дух ее ему не подвластен. Отчего-то Леля показалась Николай ужасно соблазнительной в этот момент. На бледных щеках вновь появился румянец, волосы выбились из прически. Теперь Леля уже ни капли не напоминала ту замороженную утопленницу, какой показалась Николаю вначале. И тогда он запустил руку ей в волосы, притягивая к себе, и поцеловал. Наверное, слишком грубо. Ее губы были ледяными, и сначала вся она замерла, стала, словно деревянная, но уже в следующий миг расслабилась и ответила на его поцелуй.

Ольга Черкасова

Тревога, наполнявшая взор Елагина, устремленный на Лёлю в первое мгновение их встречи, сменилась удивлением, когда она буквально окатила его своим сарказмом. И вот уже он отразился и на его, в миг сделавшемся спокойным, лице. Совершенно не поддавшись на заведомую провокацию девушки, граф и не подумал оправдываться, вместо этого, молча, поднял свое пальто, отряхнул от снега и вновь набросил ей на плечи, а когда Лёля опять попыталась его скинуть, довольно решительно укутал ее сам, ничуть не изменившись при этом в лице. Так ведет себя родитель с заведомо неразумным чадом, которому вздумалось капризничать. И это в мгновение ока взбесило Лелю настолько, что, взвизгнув: «Я вам не кукла, чтобы меня пеленать!», она попыталась вырваться из тенет и убежать, но не тут-то было! Ведь, выяснилось, что, наряду с хладнокровием, Николай Викторович обладает так же изрядной сноровкой и реакцией, потому что при первом же движении в сторону, девушка оказалась в его объятиях, впрочем, далеко не нежных. И совершенно ею сейчас не желанных.
- Да что вы себе позволяете, подлый обманщик! Кто вам право дал так себя со мной поступать?! Решать за меня, думать за меня, да кто вы такой вообще?! И вы-пус-ти-те меня, наконец! – вопила она, брыкаясь и вырываясь, ничуть не заботясь о том, что свидетелями безобразной сцены могут стать посторонние. Собственно, уже стали: кучер графа Елагина, хоть и всячески делал вид, что ему нет дела до происходящего, но все же периодически на них поглядывал, а в одном из окрестных домов в окошке мелькнул свет свечи, словно кто-то пытался рассмотреть, что это такое творится на улице.
Николай Викторович, наверное, тоже заметил это, поэтому взывал к ее разуму, рекомендуя прекратить истерику. Он даже признался, что, кроме младшего брата никто и не знал о том, что его отъезд в Финляндию – фикция. Услышав это, Лёля на миг опешила. То есть – как это, только брат?!
- Да врете вы все! Выгораживаете свою драгоценную Марину Антоновну!
Некоторая ирония, с которой Елагин доселе наблюдал ее бешенство, сменилась раздражением. Это лишний раз убедило Ольгу в ее правоте – злится! Стало быть, действительно попала в цель своим выпадом, решила она с торжеством, но в ту же минуту, пробормотав нечто, вроде «Ну, все, достаточно!», Николай Викторович вновь без всяких церемоний схватил ее в охапку, и, потуже закатав в свое пальто, перекинул через плечо и понес, словно мешок какой, туда, где остановился его экипаж. А Оля при этом неистово извивалась и ругала его, обвиняя во всех смертных грехах. Когда граф шагал вниз по лестнице, она, правда, немного присмирела, так как висеть вниз головой вообще довольно неприятно, но еще противнее – с размаху вниз головой рухнуть на обледеневшие мраморные ступеньки. А это вполне могло грозить им обоим в сложившихся погодных условиях. Баталия получила шанс на продолжение внутри кареты Елагина, куда он, тоже без излишних сантиментов, затолкал воительницу, которая теперь уж и сама не понимала, отчего сражается, но сдаваться не желала из упрямства. Мало того, пока Николай Викторович немного замешкался, поднимая оброненный в пылу борьбы цилиндр, Оля успела выпростать из своего многослойного кокона руки, поэтому на мужчину, едва он присел рядом с ней на сиденье, обрушился новый поток обвинений и – тумаков. Ловко уклонившись от большинства из них, Елагин схватил Лёлю за плечи и слегка встряхнул, глядя прямо в глаза. Она ответила таким же прямым взглядом, стараясь вложить в него все свое негодование, всю ненависть, которую – кажется, она и сама в это сейчас верила – испытывает к этому человеку. И тогда вдруг, словно бы в доказательство того, что он здесь не мальчик для битья, вернее, вообще-то – не мальчик, Елагин поцеловал ее в губы. Совсем не так, как тогда, в Хелми. Тот поцелуй был случайностью, минутным порывом, за который обоим потом было неловко. Сейчас же он явно этого хотел, ибо знал, что ласка его будет и ей желанна. Знал раньше, чем сама она это поняла, поэтому Лёля дернулась в его руках еще раз, последний, а потом уж не сопротивлялась, подчиняясь гораздо более древнему, чем голос нашего разума, зову, указывающему единственно правильный способ вести себя рядом тем, кто тебе на самом деле предназначен.
- Люблю… - прошептала девушка где-то совсем рядом с его губами, когда они оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха. Изумившись, как просто и легко получилось одним точным и емким словом сформулировать все сложные многогранные эмоции, которые бушевали внутри в это мгновение, она широко открыла глаза, словно бы могла так лучше разглядеть его черты в полумраке. – Тебя… люблю...

Николай Елагин

На самом деле, до сего момента Николай и не задумывался, ответны ли испытываемые им к Леле чувства. В прозвучавших упреках была своя доля правды. Николя, действительно, не задумывался о чувствах самой девочки, он думал, как будет лучше, как правильнее, желания же казались только помехой на пути принятия верного решения. Пытался думать и за Лелю, ибо та размышляла только о моменте настоящем, а он же просчитывал ситуацию на несколько ходов вперед. Но все его расчеты пали перед ее страстью. С неожиданной податливостью Леля, стиснутая в объятиях, задыхаясь, принимала его поцелуи. Жалась к нему, льнула, не отпускала… И лишь, когда у обоих сбилось дыхание, а голова пошла кругом, они разомкнули объятия. И прозвучали единственные слова, которым можно было звучать.
- Люблю… - Николай повторял за своей девочкой, словно молитву. – Тебя… - они смотрели друг на друга, словно впервые видели. И понял Николай, что больше никогда не отпустит ее, пока она сама не захочет уйти. Он пробудил в ней женщину, разжег страсть. И никому она не достанется, ни для кого не будет гореть так, как для него. И все расчеты разбивались о реальность, волшебную и непредсказуемую. Он снова был на волосок от ошибки и сумел избежать ее. Леля сделала свой выбор, еще раз доказав, что решение принадлежит обоим. Она сделала его, изменив судьбу и свою, и Николая. Что было бы, если б она покорилась? Ничего бы не было, и никогда прежде Николаю не слышалось такой безысходности в слове «ничего». Леля вздрагивала, пока он целовал ее в уголок полураскрытых губ и в горячую мочку уха. Невинная ласка сходящего с ума любовника, боящегося зайти слишком далеко и заставить ее отпрянуть с испуганным отвращением, и так как ему больше всего, мучительней всего, хотелось пронести ее под полой своего широкого пальто к себе комнату, он разомкнул их объятия – за четверть секунды до того, как сани качнулись в последний раз и остановились возле его дома.
- Приехали, – Леля вопросительно посмотрела на него, готовая играть отведенную ей роль. – Ко мне, – и этого краткого ответа на ее немой вопрос, было достаточно, чтобы она расслабилась и поторопилась самостоятельно вылезти из саней, но Николай поднял ее на руки, и она опустила голову ему на грудь. Дверь перед ними распахнулась, и яркий свет свечей заставил обоих вздрогнуть.
- Приготовьте отдельную комнату, вскипятите воды, и можете быть свободным, – отдал распоряжения Николай, дом был практически пуст. Все слуги на праздники разъехались по домам, остался один лишь управляющий, да и тот в эти дни уходил на ночь. Пока Леля ела подогретый ужин и пила горячее молоко, обязательное в ее состоянии, все было сделано. За это время и сам Николай успел написать записку брату и Марине, что с Олей все в порядке, и она останется у него до завтра, отдал ее слуге с приказанием доставить на Фонтанку, после чего тот покинул дом, и Леля с Николаем остались совершенно одни.

Ольга Черкасова

Сколько продолжалось их поездка по ночному городу, Лёля не знала. Ведь все ее внимание теперь было поглощено совсем иным путешествием. Тем, которое осторожно, боясь смутить или напугать ее, совершали губы и руки Елагина. Тем, в которое, постепенно теряя робость, решалась отправиться и она сама, периодически поднимая голову от плеча Николая Викторовича, чтобы легко коснуться губами его скулы, виска, подбородка, губ, на ощупь, но раз и навсегда запоминая, таким образом, их рельеф. Кажется, после взаимных признаний в любви, они ничего больше и не сказали друг другу в течение всего пути. Когда же экипаж плавно остановился, и Николай Викторович сказал, что они приехали, девушка вдруг поняла, что даже не спросила его, а куда, собственно, он везет ее? Впрочем, ответ на не заданный вопрос она получила в ту же секунду. И, услышав, что Елагин привез ее к себе, а не в дом брата, почувствовала, что внутри все замерло, словно бы в предвкушении чего-то. Англичане еще определяют это ощущение идиомой «бабочки в животе». Когда услышала ее впервые, Лёля все понять не могла, что оно означает, а вот теперь внезапно – узнала.
Идти от экипажа до дома Николай Викторович ей не позволил, вновь укутал в свое пальто и поднял на руки, но уже не так, как прошлый раз, аккуратно и бережно понес к порогу, легко поднялся с нею по ступеням лестницы. А Лёля все переживала теперь, что он, верно, замерз, оставшись из-за нее в одном сюртуке еще там, возле ее дома. И сказала ему об этом, смущенно потупившись, когда они, наконец, оказались в гостиной, где было тепло, и ярко горели свечи. На что граф усмехнулся, заметив, что своим побегом из дому она, Лёля, задала всем такого жару, что ему хватило бы, чтобы оставаться на морозе всю ночь не то, что в сюртуке, в одной сорочке – и не замерзнуть при этом. Сейчас он вновь сделался почти обычным, вел себя с нею немного скованно, словно бы сторонясь. Но Лёле было понятно такое поведение – ведь здесь они не одни. Поэтому и сама девушка старалась держаться, как подобает воспитаннице в доме опекуна, хотя больше всего на свете сейчас ей хотелось вновь его объятий, поцелуев, ласк. Хотелось вновь увидеть в его глазах то, что видела совсем недавно, ведь она так долго об этом мечтала. Хотелось убедиться еще раз, что это реальность. Оля понятия не имела, что будет происходить дальше, поэтому просто ждала, что Николай Викторович сам решит это за нее. А он медлил, стоял, отвернувшись к камину, подбрасывая туда поленьев, словно бы, ожидая, что будет делать она сама.
Наконец, в гостиной появился управляющий, который сказал, что комнаты и ванна для мадемуазель подготовлены, а также поставил на столик рядом с креслом, в котором сидела Оля, поднос с едой, которую девушке пришлось съесть под неусыпным контролем графа Елагина, хоть есть совсем не хотелось. Она даже противное горячее молоко выпила безропотно, поморщившись всего лишь пару раз. Елагин наблюдал за ней с задумчивой улыбкой. После ужина он проводил ее до покоев, которые Лёле отвели, там же, в смежной комнатке, ждала ее ванна. На пороге, девушка вспомнила, что ей не во что переодеться, тогда граф оставил ее ненадолго, а потом вернулся с одеждой на выбор: одной из своих сорочек и бархатным длинным шлафором, который даже на вид казался Лёле огромным. Она взяла оба «наряда» и отправилась в ванную комнату. И уже там, непривычная переодеваться без горничной, после нескольких безуспешных попыток сделать это самостоятельно, вдруг осознала, что, кажется, не сможет распустить длинную, во всю спину, шнуровку узкого корсажа платья Офелии настолько, чтобы из него выбраться. Просить о помощи во всем доме, кроме Николая Викторовича, было некого…

Николай Елагин

Николай предупредил Лелю, что дождется, пока она выйдет из ванной, чтобы проверить, не нужно ли ей еще чего-нибудь для того, чтобы расположиться на ночь в отведенной ей наспех комнате. Оба они приняли это объяснение его присутствия, и она, кивнув, затворила за собой дверь. Взволнованный, а оттого не знающий, где найти себе место, Николай принялся ворошить поленья в камине, чтобы они быстрее занялись огнем. В пляшущих языках пламени Николаю виделись изгибы тонкого тела юной девочки, она завладела его разумом, чувствами, воображением. Время превратилось в вечность. И так теперь будет всегда. Каждая минута, проведенная не с ней, станет вечностью. И вдруг вечность оборвалась. Леля позвала его, и Николай, узнав, что ему войти «конечно, можно, раз его зовут», зашел к Леле. Оказалось, что она и не думала еще приступать к водным процедурам, даже не сумела самостоятельно расшнуровать платье, оттого-то и позвала его, Николя, помочь ей. Все это девушка поведала ему не без некоторой неловкости, но с видом обреченности. Платье, несмотря на кажущееся удобство, все-таки сковывало движения, снять его без посторонней помощи, действительно, было бы затруднительно. Если бы Леля так скоро не повернулась спиной, то успела бы заметить смятение, охватившее Николая. От одного лишь предчувствия усмиренное, было, желание вновь всколыхнулось в нем. Хотелось снять с нее это платье, намеренно скромное, сжать плечи и притянуть ее к себе, и одновременно было страшно позволить лишнее.
- Что за образ? – спросил Николай, чтобы отвлечь свои мысли на легкий разговор. Леля укорила его в недогадливости, и пояснила, что на ней платье шекспировской Офелии.
- Тогда следовало купать тебя в нем… для достижения большей достоверности. – Его шутка была странной, непривычной, не так следовало общаться взрослым с детьми, но они всегда забывали о том, как надо. Может, потому и случилось все это? Стала бы Леля такой, если бы с ней продолжали обращаться, как с ребенком, и говорили бы лишь на несерьезные, пустячные темы? А Леля продолжала описывать маскарад, который устроили Елагины, и была при этом так оживлена, что это показалось ему странным.
Николай потянул за кисточку шнурка, и закрытое, с длинными рукавами платье соскользнуло на пол, вслед за ним последовала и нижняя юбка. Леля вышла из кучи влажного от пара шелка, оставшись в одной легкой рубашке. От ощущения непорочного, крепкого и свободного молодого тела Николай начал сходить с ума. И Леля казалась более не его привычной девочкой, а видением, подернутым парной дымкой. Пытаясь скрыть охватившее его возбуждение, он нагнулся за влажным платьем, подняв его, отошел, чтобы разложить у самого огня на глубоком кресле. И здесь же он остался ждать, когда она вернется.
Огонь снова привлек внимание Николая, он подложил еще одно полено, и пламя скоро охватило его. Могущественное, безжалостное пламя, сжигающее все живое, но пока что замкнутое в тиски камина. Оно было так похоже на пламя, бушевавшее в воображении Николая, пока что сдерживаемое разумом. Но сопротивление это давалось, ох, как непросто. Она не должна знать, что творится с ним сейчас. И тут же он оборвал себя, решив, что до сих пор его решения не имели никакого значения. И даже планы оформить опекунство потерпели крах именно по ее вине. Так пусть решает и в этот раз, у нее, признаться, это выходит лучше. Николай улыбнулся, и улыбка его, должно быть, напоминала улыбку сатира, увидавшего нимфу.

Ольга Черкасова

Купаться самой, без привычной помощи горничной, было довольно неудобно, поливая себя из большого медного кувшина, Лёля устроила вокруг ванны порядочный потоп, но все же, справилась. А некоторое время до того, она просто сидела в теплой воде и напряженно прислушивалась к тому, что происходит за дверью ванной комнаты, пытаясь представить, чем занимается теперь Николай Викторович. Но в спальне было тихо. Лёля даже начинала думать, что там никого и нет, возможно, ему просто надоело ее ждать, поэтому граф ушел к себе. Непонятно, отчего, данная мысль казалась обидной – как же так: взял и ушел спать?! Хотя, с другой стороны, что странного, уже слишком поздно для того, чтобы вести неторопливые светские беседы. Тем не менее, даже понимая это, Оля несколько интенсифицировала свои водные процедуры, результатом чего, как уже было сказано, и явился потоп на полу. Поэтому, когда она выбралась, наконец, из ванны, девушке пришлось проявить изрядную ловкость, чтобы пройти между всеми этими лужами к табурету в углу комнаты, где она оставила одежду, выданную ей в распоряжение Елагиным. Развернув аккуратно сложенную рубашку Николая Викторовича, Лёля приложила ее к себе и посмотрелась в зеркало. Из-за разницы в росте, длиной сорочка доставала ей чуть не до колен. Но все бы ничего, если бы не рукава, тоже длинные Лёле настолько, что предмет гардероба вызывал явственную ассоциацию со смирительной рубахой для пациентов «желтого дома». В связи с чем, был решительно отвергнут: она и без того, наверное, кажется Николаю Викторовичу не в себе. Так что сорочку она надела все же свою собственную, но от шлафора отказаться уже не могла, ибо неловко же разгуливать перед графом почти голышом. Теплый, мягкий бархат словно бы захватил ее в свои объятия. Завернув, как могла, рукава, потуже подпоясавшись, а перед тем, завязав на затылке в узел влажные от водяного пара и брызг локоны, Леля, снова взглянула на себя в зеркало. Найдя свой вид достаточно пристойным, она, наконец, покинула ванную и вышла в комнату, где и увидела, что граф все еще никуда не ушел, сидит у камина и смотрит на огонь. При ее появлении, правда, он прервал созерцание, повернулся к девушке лицом и встал, глядя на нее внимательно и немного вопросительно, словно бы ждал чего-то. Но – чего?
- Боюсь, что Ваша одежда мне чуточку великовата, - Лёля улыбнулась, развела руками, демонстрируя графу эту самую «чуточку». – Всего-то раза в два, но мне нравится. Правда, немного мешает ходить, - при этих словах, губы Николая Викторовича тоже тронула улыбка.
Он все еще не решался присесть на место. И Оля не сразу поняла, что это из-за нее, а когда сообразила, даже смутилась, но приятно: Елагин просто ведет себя с ней, как с взрослой дамой. Наконец-то. Она сказала, чтобы граф садился, он послушно выполнил ее указание, а сама Лёля подошла к окну, зачем-то выглянула в темноту за ним, потом вновь прошла туда-сюда по комнате, ожидая, что Николай Викторович заговорит с ней первым, и это странное напряжение, что повисло между ними последние минуты, испарится. Но он молчал, наблюдал за ней украдкой, потягивая коньяк, который принес, сюда, видимо, пока она купалась. Когда же напиток в его бокале иссяк, вновь поднялся со своего места и сказал, что пойдет спать, если больше ни зачем ей на сегодня не нужен. Оля, не сумев найти повода удержать его, тихо проговорила в ответ, что нет, не нужен. И тогда Елагин попросил ее зажечь ему еще одну свечу, чтобы не идти к собственной комнате в темноте. Молча, она повиновалась. Затем подошла к Николаю Викторовичу, протянула ему уже зажженную свечу, и в эту минуту, подняв глаза и встретившись с ним взглядами, заметив в их глубине отблески пламени, почему-то вздрогнула. И несколько капель горячего воска тотчас же упали на тыл кисти самого Елагина, который, от неожиданности тоже чуть дернул рукой, вдохнув немного порывисто воздух ртом.
- Боже, я сделала Вам больно? Простите меня, пожалуйста! – Леля решительно забрала у Николая Викторовича, уверяющего, что все в порядке, подсвечник, поставила его обратно на стол, а сама схватила его руку, стряхивая уже успевший застыть воск, поднесла к своим губам, аккуратно подула на обожженное место и вновь посмотрела в лицо мужчине, замершему рядом с нею…

Николай Елагин

Отвлекшись от созерцания пламени, Елагин обернулся к вышедшей из умывальной комнаты Леле. Она собрала волосы на затылке, но у лба остались свободными несколько тонких прядок, которые завились от влажности - ничего искусственного, ни капли деланности. Весь ее облик в целом так же был полон той домашней небрежности, которая всегда более всего нравилась Николаю. Его халат был ей слишком велик, рукава закатаны почти в половину их длины, а его полы, когда Леля передвигалась, волочились следом по полу, словно трен придворного платья.
Тем временем, разведя руки в стороны, девушка уже с улыбкой демонстрировала ему, что выданное облачение оказалось ей немного велико. Николай улыбнулся, но промолчал. А как легко было бы теперь ответить ей какой-нибудь шуткой, подозвать к себе. А потом… Много ли надо, чтобы соблазнить доверчивого ребенка? Подумав об этом, он тотчас же мысленно пообещал себе, что не сделает ничего подобного, ни одного шага навстречу, предоставляя абсолютную свободу решать, как поступить самой Леле. Но при этом, наблюдая за ее перемещениями по комнате, все равно втайне ожидал, что она подойдет к нему сама, коснется невзначай. Или, может быть, хотя бы заговорит первой – ведь это так часто происходило у них раньше. Еще в Хелми освоили они эту технику: Леля начинала беседу, а Николай лишь следил за тем, чтобы ее поддержать. Но Леля молчала. И он тоже молчал, так как знал, что прикосновений «невзначай» и простых разговоров им теперь может оказаться слишком мало.
Вскоре ему стало и вовсе казаться, что Леля тяготится его присутствием. И верно, от этого она так скована и смущена. Потому, не желая мучить ее и дальше, Елагин решил уйти к себе, предварительно уточнив, не нуждается ли она в чем-нибудь еще и, получив отрицательный ответ. И все же, уйти просто так было слишком жаль, потому, желая оттянуть миг их расставания хотя бы на пару секунд, Николя попросил Лелю зажечь для него свечу. А она, и прежде весьма послушная, исполнила его просьбу безропотно. Обычной грации и легкости Лелиных движений по-прежнему отчаянно мешал шлафор Елагина, наверное, поэтому, в момент передачи подсвечника, горячий воск с последнего капнул Николаю на руку, заставив того невольно дернуться, слишком неожиданным оказалось это ощущение. Впрочем, именно оно же вернуло и чувство реальности происходящего. Устыдившись своих мыслей, Елагин уже, в самом деле, было собрался уходить, но Леля начала извиняться за свою неловкость, и у него вновь мелькнула мысль, не этого ли «знака» он ждал весь вечер? Тем временем, сама она уже успела завладеть его рукой, стряхивая с нее застывший воск, и явно не собираясь ее выпускать. Более того, поднесла к губам и подула на покрасневшую кожу запястья. Пальцы ее немного дрожали, и Николай не смог удержаться, чтобы не положить другую руку ей на макушку, чтобы приласкать, точно котенка. И как вышло дальше, что она вдруг будто бы вкралась в его объятия, сияя мягкой улыбкой и лаская его взглядом своих нежных, таинственных глаз, Николай так и не понял. Зато понял другое: Леля сделала это сама, а значит...
Взявшись за края пояса халата, в который была завернута девушка, он развязал узел и медленно потянул освободившиеся концы в разные стороны. Бархатные полы распахнулись, и тяжелая ткань начала соскальзывать вниз. По правде сказать, Николай совершенно не знал, как Леля поведет себя дальше. Что сделает? Возможно, сейчас бросит этот халат, убежит прочь, запрется в умывальной, ища там защиты от его посягательств? Потребует, чтобы немедленно оставил ее одну? Или, может, начнет умолять ничего не делать с нею? Он был готов к такому варианту развития событий. И, вероятно, был даже готов отступить, если окажется, что он неправильно истолковал ее поведение в эти минуты. Отступить – и умолять о прощении за то, что напугал ее. Но его Леля была очень смелой девочкой и неожиданно – очень взрослой. Молча, она стояла и смотрела на него. И тогда Николай склонился и коснулся своими губами ее нежных приоткрытых губ, услышав затем, как с них слетел легкий вздох, в котором он уже давно научился распознавать чувство удовлетворения. Вначале он слышал его, когда приносил Леле сладости, книги, безделушки, теперь, вот, выходит, и сам вошел в список ее потребностей...
Всего на мгновение отодвинувшись, чтобы позволить шлафору окончательно упасть на пол между ними, взяв ее за руку, Николай мягко потянул Лелю к кровати. И она пошла, послушная и молчаливая. А когда они легли, расположилась на его груди, рассыпаясь белокурыми влажными прядями волос по его обнаженным в распахнутом вороте рубашки ключицам, достаточно беззастенчиво целуя его шею. И это привело Елагина в изрядное замешательство, но в то же время, сильнее разожгло желание. Если он все еще собирается уйти, то теперь самое время. Потому что тем, что произойдет между ними далее, если остаться, уже невозможно будет пренебречь. И это будет неправильно, потому что вначале ему следует сделать ей официальное предложение, заручиться согласием, выждать положенный срок… что там еще? И лишь тогда, обвенчавшись в церкви, получить право обладать ею. Но ждать так долго было выше его сил. Ну и к черту все эти нелепые церемонии и предрассудки!
Захватив за нижний край Лелиной нижней сорочки, он потянул ее вверх. И его девочка вновь продемонстрировала невероятную догадливость, когда сама и вовремя подняла руки, чтобы Николай мог беспрепятственно ее снять. А потом, точно усердная ученица, вновь положила ладони ему грудь, пытаясь расстегнуть пуговицы на его сорочке, но они были непокорны, и Николаю пришлось помогать ей. Заметив, как в этот краткий миг их разъединения она прячет взгляд, торопливо целуя его в плечо, Николай шепотом спросил:
- Боишься? – но Леля ответила отказом с неожиданной твердостью. Было сложно представить, что она все еще не понимала, что происходит, но, если и страшилась чего-то, то, действительно, не этого. Чутьем Николя понял, что более всего она боится показаться ему некрасивой, нескладной, это было трогательно и немного смешно для него, но он сдержал улыбку.
Вместо этого, развязав тесемки панталон, поцеловал ее живот, там, где совсем недавно был завязан трогательный бантик, а после вновь поднял лицо и взглянул на нее. Леля тоже следила за его действиями с широко распахнутыми глазами, влажные губы были разомкнуты, а щеки пламенели румянцем. Когда же, не встретив сопротивления и здесь, Николай отпустил край ее штанишек, давая им упасть и целуя затем освобожденное от последней одежды тело, то почувствовал, как она задрожала, но вряд ли от холода, комната успела наполниться теплом жарко пылающего камина. И дрожь эта в тоже мгновение передалась самому Николаю, который и без того из последних сил заставлял себя не торопиться, боясь испугать Лелю, или того хуже, причинить ей своей поспешностью боль или неудобство. Ему суждено было стать ее первым мужчиной, но в некотором смысле, первой была для него и сама Леля, ведь вышло так, что Николя никогда не имел подобного опыта, поэтому он тоже немного волновался. Да и сомневался все еще, что поступает правильно. Впрочем, когда Леля сама потянулась к застежке его брюк, наконец, оставил сомнения в стороне, принимаясь за окончательное разоблачение самостоятельно. Разделавшись со своей одеждой, Николай снова лег рядом с ней и прижал к себе. Почему-то ему казалось, что лишь находясь его объятиях Леля забывала о волнении и целиком отдавалась происходящему. Но скоро его умелые ласки и поцелуи оказали нужное действие и, убедившись, что она готова, Николай прижался к ее губам с поцелуем и в тот же момент овладел ею. Леля распахнула глаза, порывисто вздохнула. Остановившись, он обнял ее и стал целовать лицо и гладить волосы, давая привыкнуть к этому новому для нее ощущению.
- Больно? – Леля отрицательно мотнула головой, не проронив ни слова. Они вообще не слишком много говорили сейчас между собой словами, понимая друг друга с помощью другого языка.

Ольга Черкасова

Одно мягкое прикосновение Николая Викторовича к ее затылку, и Лёля, все еще сжимающая в руках его свободную руку, вдруг оказалась в его объятиях – некрепких, он, словно бы, по-прежнему давал ей шанс уйти. Но уходить не хотелось. Подняв на него глаза, Лёля тотчас встретилась с задумчивым взглядом серо-зеленых глаз мужчины. Так они стояли несколько долгих секунд, а потом он легко скользнул пальцами по ее щеке, одаривая затем мимолетной лаской тонкую мочку уха, изгиб шеи девушки, спускаясь к талии, чтобы распустить узел пояса несуразно-большого одеяния, которое после этого немедленно на ней распахнулось. Все это время Елагин не сводил глаз с лица Лёли, а она смотрела широко раскрытыми глазами на него. Поведя плечами, она сама позволила тяжелому бархату обрушиться лавиной к своим босым ступням, утопавшим сейчас в высоком ворсе ковра, а затем – приподнялась на цыпочки и легко коснулась губами губ мужчины. Ей не нужно было повторять «приглашения», Николай Викторович в ту же минуту притянул ее к себе, склоняясь к ее лицу, покрывая поцелуями виски, губы, шею. И была в тех поцелуях теперь какая-то спокойная уверенность, будто бы он, наконец, решил для себя что-то важное. Словно бы проникаясь этим ощущением, Лёля тоже стала вести себя смелее. Прикосновения и ласки ее были, может, не слишком умелыми, но она оказалась понятливой и прилежной ученицей. И вскоре заметила, что не только Николай Викторович обладает способностью заставлять ее трепетать всем телом от сладкого предвкушения, но подобная власть, оказывается, дана над ним и ей самой. Ведь всякий раз, когда губы девушки касались обнаженной кожи его шеи и груди в распахнутом вороте рубашки, дыхание Николая Викторовича делалось прерывистым, а мышцы под ее белой тканью заметно напрягались. Наслаждаясь своей новой властью, Оля продолжала играть с этим огнем, пока сила воли мужчины, сжимающего ее в объятиях, не иссякла окончательно. И тогда Елагин вновь сел на край постели, а Лёлю, точно большую куклу, поставил перед собой. И вот уже его пальцы плавно заскользили верх по бедрам девушки, очерчивая их контур и одновременно увлекая за собой вверх ткань ее сорочки. Когда подол ее поднялся выше талии, Лёля спокойно подняла руки, помогая Николаю Викторовичу избавить себя от одной из последних преград для его взора. Никогда прежде она не чувствовала в себе такой слабости – и одновременно торжества, как под этим восхищенным и алчущим взглядом.
Стоять перед ним вот так, словно статуя, Лёля не желала, поэтому потянулась к тем пуговицам на его сорочке, которые еще не были расстегнуты. Но, то ли петельки были слишком тугими, то ли она нервничала, поэтому получалось у нее не очень. Понаблюдав за этими сосредоточенными попытками в течение нескольких секунд, Елагин чуть улыбнулся, накрыл ее похолодевшие от волнения пальчики своими теплыми ладонями, и они разделались с этой «трудной» задачей вместе. С тем, чтобы стянуть с его плеч рубашку, она справилась сама. Склоняясь к нему в этот момент, Лёля чуть отвернула лицо в сторону. И Николай Викторович, решив, верно, что она стесняется или боится, шепотом спросил, так ли это. Взглянув на него с некоторым удивлением, девушка совершенно честно ответила, что вовсе нет. Чего же бояться, если это он теперь рядом с ней?! Тот, кого она так любит и кому доверяет безмерно? Единственный же страх, ведомый каждой женщине, сколько бы лет ей ни было, и как бы в действительности она не выглядела, – показаться любимому не столь совершенной в своей красоте, Елагин, может, и сам не ведая, уже успел развеять, не дав ему даже толком зародиться. Ибо столь откровенно любовался ею, что Лёля не сомневалась в том, что для него она – самая красивая.
А Елагин словно бы ждал от нее именно этих слов, потому что, едва они были сказаны, развязал тесемку, удерживающую пояс панталон, и после, когда они тоже упали на пол у щиколоток Лёли, совершенно ненужные, вдруг потерся щекой и поцеловал едва заметный розовый след на нежной коже девичьей талии. И от этой незамысловатой ласки она вдруг вспыхнула, задрожала всем телом, прерывисто дыша, втягивая живот, чуть запрокидывая назад голову и закусывая нижнюю губу. Он же, тем временем, вновь лег на кровать, одновременно увлекая к себе на грудь и Лёлю, заставляя ее при этом, словно Афродиту из морской пены, выступить из вороха белоснежного кружевного батиста. Теперь она была полностью обнажена, и у Елагина более не было препятствий, чтобы целовать и ласкать ее так, как хочет и там, где хочет. И в какой-то момент это показалось Лёле несправедливым, ибо ей и самой хотелось для себя таких же привилегий. Поэтому она потянулась к поясу брюк мужчины, пытаясь избавить от предметов туалета, казавшихся ей излишними и его тоже. Но, непривычная к подобного рода манипуляциям, она и тут несколько замешкалась бы, если бы Николай Викторович вновь не пришел ей на помощь. А потом, вновь вернувшись к ней, устроился рядом, и вновь взглянул в глаза. Ладонь его при этом ласково легла на ногу девушки чуть выше колена, а потом, скользнув к внутренней поверхности бедер, мягко, но довольно настойчиво отодвинула одно от другого, и Лёля ничуть этому не противилась. Так же, как и тогда, когда он осторожно перекатился, оказываясь поверх нее, упираясь локтями по сторонам от ее плеч, стараясь перенести основную массу своего тела на руки – словно боялся раздавить, все это время не прекращая целовать ее лица, губ, груди. Только все ощущения девушки теперь были сосредоточены не там, а внизу живота и еще ниже. Никакой особенной боли она не почувствовала, ее мужчина был искусным любовником и сумел сделать так, чтобы к моменту их близости Лёля была полностью готова принять его. Но волнение, непривычное положение, отсутствие опыта сыграли свою роль, поэтому Лёля не смогла сдержать судорожного вздоха, сжимая пальцами плечи мужчины, когда тот овладел ею. И от этого Елагин тут же замер, кажется, и дышать перестал, словно бы боясь причинить ей большее страдание, чем то, которое, с его точки зрения, уже успел доставить. Только, как уже было сказано, Лёле вовсе не было больно, скорее – странно. Странно ощущать себя единым целым с другим человеком, хотя еще несколько минут назад она не предполагала, что это возможно. Странно – и восхитительно одновременно. Поэтому, вместо ответа на его вопрос, Лёля мотнула головой, а потом, слегка прогнулась в пояснице, делая чуть заметное встречное движение бедрами, словно предлагая ему таким образом стать еще ближе.

Николай Елагин

Близость с Лелей вызвала в Елагине целую бурю ощущений. Кровь гулко стучала в висках, а неукротимое, распирающее изнутри желание обладать ею со всей возможной полнотой и жадностью, буквально затмевало разум. Николай уже и сам не помнил, когда соитие с женщиной последний раз будоражило его настолько, однако намеренно заставлял себя двигаться осторожно и медленно. Потом, позже он постепенно научит Лелю всем премудростям любовной прелюдии, сегодня же не будет смущать и запутывать ее сильнее.
Она же, тем временем, точно решив окончательно свести его с ума, приподнялась, опершись на локти, выгнулась под ним, легко касаясь его груди кончиками своих напряженных сосков. И это мимолетное прикосновение стало последней каплей. Абсолютно утратив контроль над собой, забыв обо всех своих недавних мыслях, вообще обо всем на свете забыв, Николай любил ее до тех пор, пока оба не начали задыхаться и не покрылись каплями пота, пока Леля не стала отзываться стоном на каждое его движение, крепко прижимаясь к нему своим телом. И лишь тогда, когда оба они, наконец, достигли развязки, без сил, с глухим стоном уткнулся лицом в Лелино плечо. Лишь немного отдышавшись, Николя отстранился, боясь, что вес его тела будет слишком тяжел для его маленькой девочки. А еще вдруг почувствовал, что ему стало холодно. Поэтому потянулся за одеялом, накрывая затем их двоих и, обнимая, прижал Лелю к себе. Утомленная, она скоро уснула, в отличие от Николая, который еще долго смотрел, как свет от камина подсвечивает одну половину ее лица, оставляя другую в тени, и ощущал, как светлые волосы, шевелясь от его дыхания, щекочут ему подбородок. И, странно, но именно в эти минуты Николя вдруг отчетливо ощутил, мучительный страх лишь при одной мысли, что однажды может потерять Лелю. Все же, у них слишком большая разница в возрасте, она такая юная… Возможно, в будущем, когда он будет уже слишком стар, она встретит кого-нибудь более близкого себе по летам, оставит его – и что тогда? Разве не бывало такого прежде, чтобы самая большая любовь разбивалась о неумолимые скалы времени? Николя чуть отстранился и взглянул Леле в лицо, она улыбалась во сне, словно смеясь над его ревнивыми сомнениями. Улыбнувшись этой мысли, Елагин поцеловал ее висок и вновь осторожно уложил головку девушки себе на грудь. О каких глупостях он теперь думает! Леля любит его по-настоящему. Ничуть не меньше, чем он сам. И завтра утром он непременно сделает ей предложение. Вероятно, их брак вызовет пересуды, но Елагиных скандалами не испугать. Странно, что такая, в общем, благочестивая семья постоянно попадает в скандальные истории. Подобного еще можно было ожидать от Мишеля, но вот и он доказывает, что оба брата достойны друг друга... Но даже не эти размышления больше всего занимали сейчас ум Николая. Он уже предвкушал то, как утром к нему обратится Леля. Интересно, скажет ли она ему, как раньше: «Доброе утро, дядя Николя»? Или наберется храбрости, и обойдется чем-нибудь менее формальным? Уж в этом-то недостатка Лелька точно никогда не испытывала, подумал он не без иронии. И с этой мыслью в голове, а еще с беспечной и счастливой улыбкой на губах Николя и уснул той ночью, все так же прижимая к себе свою ненаглядную девочку.

Ольга Черкасова

Как и тогда, в заснеженном Хелми, Лёля проснулась раньше Елагина, обнаружив себя распластавшейся грудью у него на груди, при этом сам Николай Викторович крепко прижимал ее к себе. Чуть приподнявшись, но очень осторожно, не желая пока разбудить, она вновь разглядывала его лицо, испытывая при этом ни с чем несравнимое внутреннее ликование. Он выглядел сейчас, во сне, таким безмятежным и умиротворенным и невозможно было поверить, что еще несколько часов тому назад… При воспоминании о том, каков Елагин был тогда, но еще больше – из-за того, что вспомнила собственные ощущения и поведение, краска бросилась Лёле в лицо, но на губах одновременно возникла улыбка, не оставляющая сомнений в том, что произошедшее ей весьма понравилось. И, мало того, она была бы не прочь повторить этот восхитительный опыт. Елагин, тем временем, чуть приоткрыл рот и тихо всхрапнул во сне, и Лёля, не удержавшись, хмыкнула. Ей нравилось в нем все, даже это. Нравилось лежать, вот так, прижавшись к его теплой широкой груди, чувствуя обнаженной кожей его кожу, нравилось ощущать едва заметную от пробивающейся щетины шероховатость мужской щеки и подбородка, которых девушка осторожно касалась сначала кончиком пальца, потом губами. Нравилось слушать его дыхание, считать мерные толчки сердца, отдающиеся в ее собственной груди, нравилось целовать уголок его губ… Нравилось, что теперь она может себе это позволить, ни о чем не думая и не сомневаясь, потому что отныне он принадлежал ей. А она… в том, что принадлежит ему, Лёля не сомневалась уже так давно, что и забыла думать, когда впервые это поняла. Единственное, что не нравилось ей сейчас, это то, что обнажившуюся спину довольно неприятно холодил остывший воздух спальни, ибо камин, жарко натопленный ночью, уже догорел. И тлеющие головешки поленьев, которые так щедро набросал туда Елагин, чтобы согреть Лёлю, опасаясь, что она простудится после своего ночного приключения с побегом из дому, уже покрылись сизым пеплом. Как и сами воспоминания Лёли об этом моменте. Теперь ей казалось, что все это случилось в другой, прежней жизни. Было не с нею вовсе. Единственная реальность – это то, что случилось после. Но холод терпеть, все же, было неприятно, и девушка невольно поежилась. И тем разбудила Елагина, который вздохнул и медленно открыл глаза, глядя на нее первое мгновение немного отсутствующим взглядом, но вот губы его тронула улыбка. И в глазах появилось словно бы выжидательное выражение.
- Доброе утро… - проговорила она тихо и вдруг замялась, не зная, как его назвать. Но Лёля не была бы собой, если бы не нашла выход. Поэтому улыбнулась, чуть закусив губу, хитро посмотрела куда-то вбок, вновь тихо хмыкнула, высвободила руки, упираясь ими по обе стороны плеч Елагина, подтягиваясь повыше к лицу мужчины, и склонившись к нему, щекоча мгновенно рассыпавшимися легкими светлыми прядями, подарила ему страстный поцелуй в губы. И лишь после этого договорила, - … любимый!

Николай Елагин

Лелины нежные поцелуи стелились по лицу Николая, словно пух, прикосновения выдавали все ее желания, а еще от нее пахло чем-то необычным. Запах был теплым, пряным и пьянящим, как мускатный орех. Это сравнение было, пожалуй, идеальным. Вкус поцелуев девушки тоже был сначала едва ощутим, но скоро стал ярким, со множеством разных оттенков, способных затуманить самый расчетливый разум. И даже если бы Леля сейчас вслух стала уговаривать: «Попробуй меня снова, испытай, вкуси…», - ее призыв не был бы и вполовину так силен, откровенен и действенен. Против таких чар не смог бы устоять даже святой, он же был всего лишь человеком, а человек слаб. Тем более такой, как Николай, который очень любил поощрять свои слабости. И вообще, наступающий день обещал быть чудесным, следовательно, и начать его важно было с чего-то приятного, например, с занятия любовью…
Потом, вновь держа Лелю в своих объятиях, Николай с внутренней иронией опять обратил внимание, что девушка по-прежнему усердно избегает обращения к нему по имени. И пусть в первый раз она выкрутилась, но не сможет же она вечно называть своего мужчину только «любимым», когда-то же должна будет произнести его имя? Но Леля, кажется, и вовсе не собиралась начинать разговор, она уютно устроилась у него на груди, и тогда Николай решил заговорить первым.
- Наверное, следовало подождать до свадьбы… - Намеренно задумчивым тоном произнес он, всем своим видом изображая чуть не сожаление. Впрочем, все это не слишком вязалось с довольным блеском в его глазах, да и с той лаской, которой он сопроводил свою реплику. Леля мгновенно уловила это настроение, вновь начала озорно соблазнять его. И Николай впервые подумал всерьез о том, а кто, собственно, тут является соблазнителем? Может, он отвел для себя куда более значимую роль, нежели довелось сыграть? Да она же крутит им, как хочет, с той самой первой встречи, когда лишила его цилиндра! Что ж, теперь она отобрала его сердце. Но, надо признать, и он получил весьма достойную компенсацию. Чего стоила хотя бы эта ночь, продолжившаяся таким чудесным утром. Впрочем, утро, как раз, уже давно прошло. Часы пробили полдень, и это означало, что ему все же придется выбираться из постели, чтобы ехать за документами к Свиблову. Вчера вечером, пока Леля была в ванной комнате, Николай их отыскать так и не сумел, из чего сделал вывод, что нотариус захватил все бумаги с собой, дабы его клиент не потерял их в общем переполохе, что было вполне возможно.