Игорь Комаровский

Осенью, когда все начинают возвращаться из своих загородных имений или из летних вояжей, у доктора Комаровского сразу же прибавлялось работы. И не только потому, что к осени у всех обостряются хвори, но больше из-за желания некоторых постоянных пациентов получить у доктора консультацию, похвастать соблюдением предписаний или посетовать на излишества заграничной жизни, которые помешали должным образом следовать его рекомендациям. Но, несмотря на занятость, которая была как в личной его практике, так и в больнице, Игорь Владиславович теперь и сам стал чаще обычного бывать в обществе, так как, не признаваясь себе в этом, надеялся повстречать там кого-нибудь из семейства Ларионовых и тем самым продолжить общение. При этом позволить себе нанести праздный визит к ним в дом не спешил, объясняя это тем, что негоже нарушать чужой покой и быть чрезмерно назойливым.
Случай свел Жоржа с братом княжны случайно в карточном клубе, где между мужчинами завязался живейший разговор, сдобренный азартом и хорошим вином. И именно он позволил Комаровскому без лишних подробностей узнать, что у мадемуазель Ларионовой пару лет назад умер жених. Спрашивать большее у князя было неприлично, но теперь, зная хоть какие-то детали, Жорж мог разведать и большее, хотя бы у той же Софи. Зачем ему вообще это было нужно, он пока не знал.
Через пару недель после встречи на вокзале, Комаровский сидел в гостиной старшей свой сестры и просматривал длинный список гостей, которых та намеревалась созвать в ближайшую субботу на именины Сергунчика – среднего сына, которому исполнялось нынче двадцать лет. Список был составлен со знанием дела: три отдельных столбца, над каждым из которых было указано – «важные и полезные», «знакомые и родня», «приятели Сергунчика».
- Посмотри, братец, внимательно. Может, я кого-то забыла? Столько дел осталось, а всего неделя сроку.
Жорж смотрел. Но не только из желания угодить сестре, но и в надежде узреть в обширном перечне знакомую и, несомненно, во всех отношениях приятную и полезную фамилию Ларионовых. Но в первых двух графах ее не оказалось. Зато во второй значилось имя княжны Александры Антоновны – естественно, с родителями.
- Ну Болотова ты зря в полезные лица отнесла. Чем он будет полезен? Только что умением привить дурные нравы! – усмехнулся Комаровский, понимая, что сестра записала этого чиновника туда лишь оттого, что сын должен будет служить в Министерстве под его началом, - Послушай, Настасья, а ты мою личную просьбу исполнить можешь? – спросил он вдруг.
Анастасия Владиславовна молча кивнула, даже не вдаваясь в уточнения – какого толка будет эта просьба.
- Вот тут в Сережиных гостях я вижу семейство Ларионовых. Отошли приглашение и сестре князя, она гостит у них.
- Эта та самая княжна, матушку которой ты лечил летом в деревне? Изволь, с большим удовольствием приглашу. Пометь мне в список, а то ведь так я и не запомню этого.
В назначенный день в особняке Демидовых собралось блестящее общество. Супруг Анастасии Владиславовны, Алексей Демьянович, происходил от второй ветви прославленного Демидовского рода, не менее успешного и столь же богатого. Сам окончил Демидовское училище, которое несколько лет назад высочайшим повелением Николая I было преобразовано в лицей, занимал должность в Департаменте податей и сборов. Дом Демидовых славился хлебосольством, изысканными вечерами, а в самом доме был кабинет редкостей хозяина, где тот собирал всяческие диковинки, на которые заходили запросто полюбоваться многие желающие.
Вот и нынче, после того, как встретили всех гостей, стоя на верхней площадке парадной лестницы, Анастасия Владиславовна и Сергей Алексеевич делали, казалось, все возможное, чтобы те чувствовали себя как дома: представляли друг другу незнакомых, подсказывали занятные темы для беседы и отводили незримые грозовые тучи, которые иногда нет-нет, да и возникают на горизонте, когда в одном месте собирается так много совершенно разных людей.

Александра Ларионова

Где была детская дружба, необязательно со временем появится юношеская влюбленность, считала княжна Ларионова, а вот Сережа, как Саше казалось, думал иначе.
- Усмешка авгуров, - шепнул Саше Сережа, заметивший, с какой доброжелательной и понимающей улыбкой за ними наблюдали дамы, Нина Владимировна Ларионова и Анастасия Владиславовна Демидова.
- Перестань, - укоризненно ответила княжна, – будь против нас какой сговор…
- Как бы мне хотелось, чтобы у нас все шло к сговору, Сашенька, - весело скаламбурил именинник, но по сердитому взгляду подруги детства понял, что шутка не удалась, и поспешил сменить тему разговора, начав давать иронические аттестации общим знакомым. Саша хмурилась, досадовала, но не могла не смеяться. Не нравилась ей эта манера Сергея высмеивать все и вся, но что поделать, если эти словесные шаржи выходили такими меткими и забавными.
- Да, Сережа, с трудом могу тебя представить через несколько лет чиновником в благонамереннейше наглухо застегнутом вицмундире и благонамереннейшими речами.
- Это вряд ли! – с воодушевлением согласился Сергей. – Но умоляю, не напоминай мне о том ярме, куда мне скоро придется сунуть голову! С меня достаточно, что маменька Болотова пригласила.
Фамилию будущего начальника Демидов произнес с таким омерзением, что Саша поняла, что тот на редкость неприятный тип.
- Это он? Полный господин у колонны с брюзгливым выражением лица?
- Нет, то статский советник N. Добрейшей души человек кстати. Внешность обманчива, знаешь ли. А Болотов вон он.
Сергей незаметно кивнул на импозантного, производящего впечатление, да что там красивого чиновника, беседующего с тетей Ксенией.
- Да уж внешность обманчива, - растерянно протянула Саша. - Нам надо вмешаться, Сережа?
Сергей отрицательно покачал головой.
- Дядюшка уже к ним подходит.
- Господин Комаровский твой дядя?
- Брат моей матери.
- Он обедал у нас, - пояснила Саша, заметив удивление Сережи.

Ксения Ларионова

Салон, в котором все собрались в ожидании приглашения к торжественному ужину в честь именинника, площадью своей превосходил бальные залы отдельных домов из тех, в которых доводилось прежде бывать Ксении Константиновне. Но даже он с трудом вмещал гостей, приглашенных в тот вечер к Демидовым. Княжна, для которой данный выход в свет был первым в этом Сезоне, да и просто первым крупным мероприятием за несколько лет добровольного затворничества, чувствовала себя не на шутку взволнованной. «Словно дебютантка!» - было подумала она, но тотчас же оставила эту мысль, вспомнив про Сашеньку, кажется, ощущавшую себя вполне уверенно и спокойно даже среди столь большого количества малознакомых людей вокруг. Было ли это свойством характера младшей княжны Ларионовой, либо девушка просто настолько хорошо умела владеть собой, но при каждом новом взгляде в ее сторону, сердце любящей тётки наполнялось абсолютно закономерной гордостью: Сашенька казалась ей нынче самой красивой и самой грациозной из собравшихся здесь в изрядном количестве вместе со своими родными юных барышень.
Еще накануне бала Нина успела поведать ей, что они вместе с Анастасией Владиславовной, очень рады, что их дети дружны с детства.
- Конечно, сейчас они еще слишком молоды и мы с Демидовыми пока не строим никаких конкретных планов, ты же понимаешь, дорогая! – доверительно делилась она с золовкой за вечерним чаем. – Но все может измениться в один день! И это, несомненно, была бы прекрасная партия для нашей девочки. Да и для Демидовых возможность породниться не только с Ларионовыми, но и с Адлербергами – через меня, наверняка, представляется весьма заманчивой. – прибавила она, и Ксения согласно кивнула, иронически отметив про себя это «не только, но и…».
По мнению княжны, Демидовы, пожалуй, несколько превосходили обрусевших пару поколений назад шведов Адлербергов в знатности, а особенно в богатстве, но напоминать об этом вслух всегда гордившейся своим происхождением и урожденным титулом графини Нине Владимировне было как-то неловко…
Уютное уединение в одной из нескольких ниш гостиной, где Ксения Константиновна, в конце концов, устроилась на удобном и мягком диване, ненадолго оставленная родней, было нарушено появлением человека, лицо которого она рассмотрела, по понятным причинам, не сразу. А имя, которым тот представился – Иван Петрович Болотов – и вовсе услышала впервые. Впрочем, вскоре выяснилось, что прежде тот был одним из сослуживцев Мити по Восточному департаменту. И потому, верно, знал, что Ксения была его невестой.
- Трагическая гибель Дмитрия Васильевича – это не только ваша личная беда, но, не побоюсь этого слова, потеря для всего нашего Отечества! Блестящий был человек, и сколь многого мог бы еще достичь…
Выслушивая эти излияния, Ксения думала лишь об одном: зачем все это? Зачем этот посторонний и незнакомый человек вдруг явился перед ней именно теперь, когда боль начала немного стихать, чтобы вновь разбередить ей душу воспоминаниями и мыслями о том, что могло бы произойти, но уже никогда не случится?
- Благодарю вас, Иван Петрович, за добрые слова, - проговорила она, когда поток красноречия Болотова, наконец, остановился, натолкнувшись на стену ее невольного отчуждения, всякий раз возникавшего в ответ на подобные разговоры, словно незримая защита. – Но, полагаю, что нынче все здесь собрались по иному поводу. И нет нужды акцентировать внимание на моей скромной персоне.
- Что ж, как скажете, княжна, как скажете… - должно быть, подобное поведение показалось резко замолкнувшему после ее слов собеседнику странным, но княжне было все равно. Больше всего ей нынче хотелось избавиться от его общества. И кто-то на небесах, верно, все-таки услышал ее молчаливую мольбу.

Игорь Комаровский

Комаровский появился в доме Демидовых, когда собрались уже почти все остальные гости, поэтому прибытие Ларионовых пропустил. Но, войдя в зал, все равно первым делом увидел сестру в обществе княгини Нины Николаевны.
Если бы Анастасия Владиславовна узнала о разговоре, состоявшемся накануне между мадам Ларионовой и ее золовкой, верно, была бы крайне удивлена. Мадемуазель Александру до сегодняшнего дня она видела всего несколько раз в жизни, да и то – еще до выхода той из Смольного института. Поэтому, хотя по поведению княгини можно было легко догадаться, что ее мысли занимает нечто большее, чем просто продолжение светского знакомства, госпожа Демидова не придавала этому значения, так как в отличие от Нины Николаевны пока не строила в отношении Сережи и княжны Ларионовой далеко идущих матримониальных планов.
- Ты даже на именины племянника умудрился опоздать! – не скрывая наигранного возмущения, обратилась она к Жоржу, когда тот подошел поздороваться, а заодно – засвидетельствовать почтение княгине Ларионовой, - Вы знакомы? Мой брат, Жорж…
- Да, Настенька, не так давно я уже имел удовольствие познакомиться с Ниной Николаевной, но рад видеть вас снова, мадам. Вы здесь сегодня вместе с дочерью? – ответ был ясен заранее, больше всего Комаровского в эту минуту забавлял взгляд княгини, в котором отчетливо читалось: «И вы не сказали мне, что приходитесь братом Демидовой?!»
Обменявшись с дамами поклонами и любезностями, Комаровский отпросился у них под видом желания поскорее найти и поздравить именинника. Но, прогуливаясь по залу, в первую очередь высматривал гостью, которую пригласили по его просьбе. Найти ее не составило труда. Почему-то Игорю Владиславовичу так и казалось, что княжна Ксения выберет для себя один из укромных уголков, и станет следить оттуда за праздничной суетой. Правда, была она сейчас вовсе не одна, а в компании молодого господина. Комаровский не сразу, но признал в нем Ивана Петровича Болотова, который являлся нынче начальником его племянника, а когда-то состоял пациентом его коллеги, у которого лечился от весьма дурной болезни. Впрочем, Жоржу он был неприятен не столько этим, сколько своей каждому в Петербурге известной бестактностью. Вот и сейчас, едва взглянув на Ксению Константиновну, Жорж почти сомневался, что ей досаждают разговорами, которые могут быть неприятны или даже – неприличны.
- Ксения Константиновна, какая приятная встреча! – лишь едва удостоив кивком Болотова, Комаровский склонился над протянутой ему рукой и кроме поцелуя, наградил ее легким пожатием, в знак понимания ее мучений, - Я только что видел вашу золовку и решил непременно отыскать вас.
- Мы с княжной предавались воспоминанием былой поры и … .
- Всегда считал, что воспоминания хороши лишь в ограниченных дозах и даже вредны для здоровья, если жить только прошлым. Нужно помнить о сегодняшнем времени и не забывать уделять ему должное внимание, а то и оно может кануть в прошлое – в разряд воспоминаний, - проговорив все это, он отвернулся от мужчины и обратился к молодой женщине с предложением:
- Вы уже успели осмотреть дом, княжна? У моего зятя есть комната редкостей и готов поспорить, что вы еще ее не видели! – заметив удивление в глазах княжны, он поспешил пояснить теперь и ей, кем приходится хозяевам этого дома. После чего, без лишних пояснений покинув общество Болотова, они вместе отправились на обещанную экскурсию.
- Надеюсь, этот господин успел не слишком вам досадить? Пренеприятный тип, но начальник моего племянника и потому – желанный гость для его матушки, - едва заметная усмешка коснулась губ Комаровского, но он решил не позволять себе в присутствии дамы дурного настроения и тут же исправился, указывая на картину в одном из залов. На фоне роскошного ложа в лучах золотого сияния нежилась полуобнаженная красавица:
- Знаете, за что я особенно люблю миф о Данае? Ни за что не угадаете! Мне нравится идея древних греков о том, что невозможно обмануть судьбу как не старайся!* Уверен, что все совершаемое человеком делается единственно, чтобы исполнить ему предначертанное. Я знаю, что говорю, ведь сам уже не однажды испытал это. А как считаете вы? Стоит ли покоряться судьбе или, быть может, все же стоит попытаться ее изменить?

* Отцу Данаи, царю Акрисию, была предсказана оракулом смерть от руки собственного внука, который займет после этого его престол. Чтобы избежать рождения опасного для себя ребенка, царь запер дочь в подземелье, но просчитался - влюбленный в Данаю Зевс проник и туда. От союза Данаи и Зевса родился герой Персей, который позже случайным образом убил собственного деда. Таким образом, круг судьбы замкнулся, как не старался Акрисий его разорвать.

Ксения Ларионова

Появление Игоря Владиславовича действительно выглядело избавлением, причем, кажется, для обоих собеседников. Одернутый княжной, Болотов никак не мог придумать, о чем еще поговорить с этой странной особой, а она сама мечтала лишь об одном: скорее покинуть его общество под каким-нибудь благовидным предлогом. Последний вскоре и появился стараниями господина Комаровского, хотя то, что он предложил осмотреть комнату древностей лишь ей, определенно не подразумевая, что Иван Петрович присоединится к их компании, было слишком демонстративным проявлением пренебрежения к персоне последнего. Да к тому же, немного двусмысленным в плане репутации самой Ксении Константиновны. Впрочем, в ее возрасте подобное отступление от строгих правил приличий, принятых для незамужних девиц, уже не кажется таким уж страшным прегрешением против морали…
- Понимаю, - усмехнулась Ксения, ощутив в словах Комаровского не слишком тщательно скрываемую иронию в адрес сестры. – Увы, светские обязанности не всегда совпадают с нашими душевными устремлениями, – добавила она, желая подчеркнуть, что ничуть не относит сестру Игоря Владиславовича к породе людей, ищущих в общении с другими лишь выгоды для себя. – Не хочу сказать, что Иван Петрович показался мне неприятным, но, признаюсь откровенно, доктор, вы пришли… очень вовремя.
Взглянув в глаза Игорю Владиславовичу, который, тем временем, уже привел ее в одну из удаленных комнат особняка, более напоминавшую обилием развешенных на стенах картин художественную галерею, она прочла в них понимание, радуясь редкой возможности ничего не объяснять подробно и быть при этом правильно понятой. Редкой – даже в общении с родными и близкими княжны, среди которых таким качеством прежде обладал, пожалуй, всего лишь один человек…
- А разве не пытаетесь вы изменить участь своих пациентов, когда беретесь их оперировать? – удивилась Ксения и вновь повернулась к Комаровскому, отвлекаясь от созерцания картины, которую он ей показывал. – Что же касается моего мнения, то прежде я не была фаталисткой, однако ряд событий, произошедших в моей жизни, убедил меня, что судьбу не превозмочь. А можно узнать, какие именно причины подтолкнули к этому выводу вас?.. Впрочем, если это что-то личное, простите за любопытство и можете не отвечать.

Игорь Комаровский

- Изменить их участь? Нет, что вы, так я не думаю никогда. То, что я делаю – лишь следующий ход судьбы. Я могу приложить все старания, чтобы мой пациент поправился. Но свершится ли это или нет – не всегда зависит лишь от моего желания. И плох тот врач, который возомнит себя всемогущим вершителем судьбы. Мы лишь ее верные слуги.
Невозможно было понять, совершенно серьезно сейчас говорит Жорж или шутит. Выражение его глаз казалось серьезным, зато на губах играла несколько легкомысленная усмешка. Как врач, он должен был быть совершенным скептиком и относиться с доверием к фактам. Весь фатализм нужно оставлять за границами такой профессии, оставлять его людям совершенно иного склада ума и характера.
- Возможно, в моей жизни было тоже нечто такое, что никаким иным словом, кроме как «фатум» и не назовешь, - он помолчал, вглядываясь в княжну, словно оценивая – насколько можно быть с ней откровенным. А главное – насколько нужно быть с ней откровенным, - Никто в семье так об этом и не узнал и, возможно, лишь отец догадывается. Но он до сих пор ни разу не заговорил со мной об этом событии.
Подойдя к нише у окна, где стоял маленький диван и столик, Комаровский предложил даме присесть, а сам расположился в кресле напротив, принимая удобную позу. Рядом с княжной он чувствовал себя так же спокойно, как с собственной сестрой. Потому, хоть и осознавал, что их уединение может быть воспринято более чем пикантным образом, не сомневался, что самой Ксении Константиновне это так же все равно, как и ему. Да и вообще, чем больше он узнавал ее, тем лучше понимал, почему Софи так часто называет княжну Ларионову самым лучшим своим другом – ей просто невозможно было не доверять. И если даже были у нее какие-то собственные секреты, то и чужие она могла нести в себе столь же спокойно и надежно.
- Представьте себе амбициозного юношу, который грезит изменить мир всеми возможными способами. Он хочет стать выдающимся медиком. Одновременно, он ищет чего-то более героического, более…. авантюрного и такого, что в одночасье изменит все и сделает его известным. Он еще слишком молод, чтобы трезво мыслить, а старшие товарищи, с которых он берет пример, слишком увлечены своей идеей, каждый на свой манер, полностью окутывая этим опийным дымом и его. Поэтому он готов слепо за ними следовать. К тому же, наш герой слишком верный друг и не посмел бы отречься от дружеских чувств. Но вот счастливая звезда или рука судьбы однажды преподносит ему письмо от известного в Париже и на весь мир профессора медицины, который зовет молодого и талантливого студента на некоторое время стать его учеником. Уж не знаю, чем именно я его привлек. Но так вышло, что за пару месяцев до восстания на Сенатской площади я уехал из Петербурга. А ведь мог оказаться там, среди тех несчастных... Отчего же вы смотрите на меня удивленно? Я поразил вас своим признанием или тем, что был вольнодумцем? Между прочим, вольнодумец я и теперь. В некотором смысле этого слова.

Ксения Ларионова

Рассказ Комаровского, и верно, немало удивлял. Прежде всего, конечно, из-за того, что было довольно сложно разглядеть в сидящем напротив невозмутимом и ироничном мужчине пылкого юнца, увлеченного опасными идеями, о котором он говорил. Но кроме этого, дело было еще и в том, что Ксения Константиновна выросла в семье, где детям буквально сызмальства прививалась любовь и бесспорное уважение к Государю, кто бы им в данный момент не являлся. А как же иначе, если с незапамятных времен почти все мужчины их рода шли по военной стезе? Потому было весьма непривычно видеть перед собой человека, который, возможно, в этом смысле имеет совсем иные взгляды на жизнь. Прежде, во время своих долгих разговоров, они ни разу не касались этой темы – не было повода. И теперь Ксения чувствовала себя сбитой с толку: в ее обычном представлении, участники бунта на Сенатской были преступниками против Государя. И априори не могли иметь никаких благих целей, кроме разрушения привычных и порядков жизни, не настолько плохих, чтобы ради них убивать и повергать все вокруг в хаос. О том, что именно этого желали бунтовщики, Ксении не раз говорили и братья, и отец и, конечно, Митя. И у нее не было причин сомневаться в правдивости их слов, особенно если учесть, что сама она в политике и всем, что с этим связано, ровным счетом ничего не понимала.
- Какое счастье, что вам случилось тогда уехать! – воскликнула она, невольно вложив в эти слова больше страсти, чем требовали светские приличия. – Я не берусь осуждать ваших взглядов, вольнодумных или, напротив, ортодоксальных. Но я верю, что изменить мир к лучшему можно и без всяческих потрясений, одним лишь тем, что хорошо делаешь то, к чему предназначен в жизни.
Комаровский, который до сих пор слушал ее с легкой улыбкой, в которой, быть может, скрывалось и легкое снисхождение, с каким мужчины обычно воспринимают женские рассуждения на серьезные темы, приподнял брови и спросил, что она имеет в виду.
- Вот, к примеру, вы – врач. Очень хороший и талантливый. Только вообразите, сколько пользы вы можете принести людям, избавляя их от болезней. А ведь от этого и весь мир непременно станет чуточку лучше, не правда ли? – пояснила она свою мысль. – Зато представьте, что случилось, если бы вы не уехали, а оказались вместе с вашими тогдашними знакомыми… Кому от этого стало бы лучше?
Вопрос этот, впрочем, был риторическим и не требовал от Комаровского непременного ответа. Ксении, к тому же, показалось, что доктор польщен столь открытым признанием его заслуг, хотя и смущен немного. Поэтому, чтобы развеять повисшую в разговоре неловкость, Ксения Константиновна улыбнулась и проговорила:
- Что же, откровенность за откровенность. Раз вы открыли мне свою тайну, я поведаю в ответ собственную. Может статься, она вас тоже немало обескуражит – в приложении к тому, что вы обо мне знаете. Поверите ли, дорогой доктор, однажды я едва не сбежала из дому вместе с одним человеком, который совершенно этого не стоил. Тогда это казалось трагедией, сейчас же – скорее, дурным водевилем… Отчего же вы удивлены? Видите, иногда я тоже способна проявлять вольнодумие!

Игорь Комаровский

- Удивлен? Может, но и безмерно рад, Ксения Константиновна! Рад, что побег ваш не состоялся, иначе мы никогда не познакомились. Что же, давайте я покажу вам редкости моего родственника, пока сюда не добрались прочие гости. Да и, наверное, уж скоро к столу позовут, а я еще и племянника не видел.
В кабинет, а точнее – огромную залу, войти могли все желающие, но вот в самой комнате, дабы не искушать иных посетителей, дежурили обязательные лакеи, могущие быть и проводниками в случае необходимости. Но Комаровский был здесь как дома и запросто рассказывал о том или ином предмете, вызывающем интерес княжны. Они рассматривали миниатюры слоновой кости, редкие монеты других государств и странные жемчужины, которые своими очертаниями могли напоминать то человеческое лицо, то животное. От витрины с вещами, привезенными из Персии, женщина поспешно отвернулась, и Жорж подумал, что чрезмерно злоупотребил ее вниманием, потому пора бы уже вернуться к остальным гостям.
В бальной зале они первым делом отыскали брата княжны, после чего Комаровский откланялся в поисках Сережи. За обедом же случай вновь свел его с Ксенией Константиновной, они сидели недалеко друг от друга, но разговор за столом был уже общий, малозначительный, хотя вскоре, как и водится на больших приемах, вырулил все же на более интересную и серьезную тему.
- Её Императорское высочество Елена Павловна недавно удостоила личными визитами несколько богоугодных заведений, призванных заботиться о сиротах и инвалидах, и нашла их устроенными безобразным образом, - поведала одна из дам, еще одна соседка Комаровского. – А в Москве и вовсе отставили от места начальника одного из сиротских приютов.
Графиня Л*, приближенная к Елене Павловне, тотчас подтвердила этот слух, и тема оказалась немедленно подхвачена остальными собравшимися, каждый из которых спешил одобрить деятельность Великой княжны.
Комаровский к общему восторгу присоединиться не спешил, с сарказмом размышляя о том, насколько хватило бы энтузиазма у всех этих господ не на словах, а на деле. Кто из них в реальности решился бы прийти в больницу или приют, чтобы помочь – даже не деньгами, хотя бы участием? А ведь участие, личное общение и поддержка для больного или отчаявшегося порой бывают важнее лекарства!
Впрочем, следовало признать, и сам Комаровский в этом смысле не мог называться совершенным альтруистом. Когда, внезапно овдовев, его младшая сестра в память о покойном супруге надумала заниматься богоугодными делами, он не возражал, но лишь до того момента, пока она не надумала посещать с шефскими визитами ночлежные дома у Сенного рынка. Понимая, насколько это может быть опасно, он как мог, уговаривал упрямицу. Но в своем желании быть полезной – но более всего, избыть тяжелыми трудами свою потерю, та не желала слушать ничьих советов, и Жорж в конце концов смирился. А восемь месяцев спустя, простудившись, но до последнего скрывая от родни свою болезнь, она умерла от крупозной пневмонии…

Ксения Ларионова

Спокойствие, с каким Комаровский воспринял ее признание в проступке, весьма неблаговидном с общепринятой точки зрения в их кругу, в ком угодно показалось бы Ксении Константиновне странным – или напускным. Однако даже за столь непродолжительное время, в течение которого длилось их с Игорем Владиславовичем знакомство, она уже успела понять, что притворяться, изображать чувства, которых на самом деле не испытывает, этот человек, кажется, не способен физически. То же и теперь. Поспешность, с которой доктор закончил их внезапно откровенный разговор, предложив продолжить осмотр выставленных хозяином на всеобщее обозрение экспонатов коллекции, была воспринята княжной как нежелание продолжать его дальше. Что было тому причиной – деликатность с его стороны или же откровенная скука, она уточнить, разумеется, не посмела.
Увы, старинные вещицы никогда не были предметом особого интереса княжны, но это было все равно лучше, чем бессмысленно сидеть в углу бальной залы, подвергаясь к тому же ежеминутной опасности быть атакованной каким-нибудь бестактным идиотом, вроде того же Болотова. Потому она безропотно пошла следом, послушно разглядывая предметы, на которые указывал спутник, изредка задавая уточняющие вопросы, и стараясь при этом, чтобы они не прозвучали совсем невпопад. Однако даже здесь на какой-то миг прошлое вновь настигло ее – в тот момент, когда ничего не подозревающий Комаровский подвел ее к витрине с затейливыми старинными персидскими женскими украшениями, верно, полагая, что как даму ее это особенно заинтересует. Ксения и сама не ожидала, что это невинное упоминание о Персии вновь заставит ее сердце болезненно сжаться, потому не смогла скрыть этого достаточно надежно, чтобы Игорь Владиславович ничего не заметил. Или же он просто был слишком внимателен. Так или иначе, сразу после этого, по его же предложению, они, наконец, сообща решили, что пора вернуться к гостям.
- Ксеня, а мы уж решили, что ты тайком сбежала обратно в Ларионовку! – усмехнулся князь Ларионов, когда Комаровский вернул ему младшую сестру, проводив ее, как и подобает галантному кавалеру, к родным, а сам удалившись поздравлять именинника. – Где Игорю Владиславовичу удалось тебя отыскать?
- Антон, не говори ерунды! – довольно резко одернула его стоявшая рядом Нина, с тревогой вглядываясь в лицо золовки, которая отреагировала на братскую шпильку лишь слабой улыбкой. – Ксеничка, что случилось? Тебя кто-то расстроил? Доктор сказал тебе что-то неприятное?
- Нет-нет, что ты! – поспешно возразила она. – Должно быть, я действительно отвыкла бывать среди большого количества людей и потому чувствую себя немного скованно… А доктор – он, напротив, стремился меня развлечь. Показал коллекцию древностей господина Демидова…
- Что показал, прости? – теперь уж пришел черед княгини удивляться, и Ксене пришлось пояснять, что она имела в виду.
После этого поведение доктора стало казаться Нине Николаевне еще более странным: надо же было такое придумать! Демонстрировать барышне какой-то старинный хлам, вместо того, чтобы, скажем, развлечь ее приятной ненавязчивой беседой! Впрочем, Ксеня и сама полна странностей, возможно, именно это ей, в конце концов, и нравится…
К моменту, когда гостей пригласили за стол, ровное расположение духа уже вполне вернулось к княжне. В общей беседе она, по обыкновению, участвовала весьма умеренно, в основном прислушивалась к тому, что обсуждают остальные. Большая часть предметов разговора ее не затрагивал. Прожив довольно долго вне пределов этого довольно тесного и замкнутого на самом себе мира, в большинстве случаев Ксеня просто не знала людей и не видела событий, о которых шла речь. Но одна тема все-таки показалась ей интересной.
- Скажите, сударыня, а в чем конкретно заключается помощь богоугодным заведениям? – поинтересовалась она, откладывая в сторону столовый прибор и обращаясь к графине Л*, с четверть часа цветисто вещавшей о заслугах Великой княжны.
- Ах, ну как же, это ведь очевидно, дорогая: устройство благотворительных балов, где собираются пожертвования, иные дела… Например, прошлой зимой мы со знакомыми дамами в течение нескольких месяцев вязали теплые вещи, чтобы после передать их в приюты для бедных сироток…
- Понимаю, – кивнула княжна, – все это, несомненно, заслуживает уважения. Но я спрашивала о непосредственном участии в жизни больных и обездоленных.
- Что вы имеете в виду, cherie?
- Например, личный – собственноручный уход за больными и страждущими непосредственно на месте: в больнице, в приюте для инвалидов… Вы слышали про госпожу Тучкову? Я говорю именно об этой степени участия. Разумеется, не каждая из нас может стать такой подвижницей, но по мере сил своих… Игорь Владиславович, скажите, как бы вы отнеслись к идее такой помощи, например, в условиях вашей клиники? – спросила она, обращаясь к Комаровскому, на которого тотчас же устремились взоры всех, кто присутствовал за столом.

Игорь Комаровский

Ксения Константиновна столь смело озвучила его недавние мысли, что прежде чем ответить ей, а заодно и всей собравшейся компании, Жорж взглянул на княжну, едва скрывая удивление. Хотя, наверное, стоило бы уже и перестать удивляться поступкам и идеям этой девицы, столь непохожей на других ее товарок. Тем более после сегодняшнего весьма смелого признания о попытке побега из дому. И все же, столь явной перекличке их мыслей все равно нельзя было не поразиться.
- Поверите ли, но такая практика уже давно существует! Вдовий дом императрицы Марии Федоровны более двадцати лет посвятил богоугодной деятельности. «Сердобольные вдовы» каждый день дежурят в Мариинской больнице, помогают врачам и ходят за больными. Иные работают и в других богадельнях, а кроме них многие женщины – вдовицы, которым себя некому посвятить. Я полагаю, для такого дела нужно обладать невероятной душевной стойкостью. Ведь даже нам, врачам, подчас бывает тяжело смотреть на чужие страдания. Но, как писала Мария Федоровна: «Всегда женщина к обхождению с больными попечительнее и нежнее».
- Но вы так и не ответили прямо на вопрос княжны, Игорь Владиславович, - улыбнулась графиня Л*, - в вашей клинике им место есть?
- Отчего бы и нет? У нас есть две старушки-вдовы, которые приходят почитать Евангелие больным, - пожав плечами, Комаровский постарался показать, что развивать эту тему более не намерен. Потому графине вновь далее пришлось самостоятельно продолжать рассуждения на эту тему, указывая княжне Ларионовой, что в благотворительности каждому отведено собственное место. Потому малоимущие особы, которым оказана милость быть принятыми в Мариинском Вдовьем доме, должны, и впрямь, вернуть долг обществу своими благими поступками. Что же касается дам из высшего общества – имеющих и другие обширные возможности помочь несчастным, то им снисходить до этого уровня не имеет смысла. На что тотчас же довольно резко возразила Аделаида Сергеевна Басманова, также присутствующая среди гостей, после чего между ними с графиней завязался нешуточный спор, грозивший обернуться скандалом.
Предотвратить ссору, к счастью, помог десерт и именинный пирог, явление которого напрочь отвлекло всеобщее внимание от насущных проблем современного общества и вновь вернуло течение вечера в беззаботное и праздничное русло. Виновнику торжества со всех сторон стали предлагать поскорее задуть свечи, и Сережа, пунцовый, как вареный рак, ибо считал себя уже слишком взрослым, чтобы следовать этому глупому ребяческому ритуалу, все-таки был вынужден исполнить его под всеобщие добрые пожелания.
Через несколько минут после того, как закончился обед, гости вновь разошлись по дому: часть из них направились в комнаты, где были расставлены столы для триктрака и бриджа, другие же сразу проследовали в бальную залу, где, судя по звукам, заканчивали свои последние приготовления музыканты.
- Мне уже известны ваши литературные предпочтения, а также то, как вы умеете музицировать. Остается изучить лишь ваши способности к танцевальной науке, – с улыбкой заметил Комаровский, вновь отыскав княжну, которая на сей раз была вместе с племянницей и что-то ей объясняла, - Вы ведь не откажете мне в этой возможности, Ксения Константиновна?.. О нет, уверений в том, что не умеете танцевать, я не приму! Потому, как и сам далеко не лучший танцор на свете!

http://www.spbvedomosti.ru/article.htm? … V_Articles - о Сердобольных вдовах
как ссылка не вставляется

Ксения Ларионова

Обращаясь к графине, Ксения, следует признать откровенно, действовала не без определенного умысла. Однако она и представить не могла, что все закончится столь бурной дискуссией, едва не обернувшейся настоящим скандалом, которого вряд ли заслуживали в своем доме приятные люди Демидовы. Потому, выступив невольным зачинщиком, далее княжна преимущественно молчала и слушала то, что на повышенных тонах обсуждают между собой ее соседи и соседки за столом, чувствуя себя ничуть не лучше притихших Сережи и Сашеньки. В силу возраста и недостаточного опыта те, верно, все еще слабо представляли, как старшим удается говорить друг другу в лицо столько неприятных вещей, сохраняя при этом на губах безупречные светские улыбки. Ксения же по привычке во всем винила себя: и что же это за проклятие такое – вечно всем все портить! А ведь изначально она всего лишь хотела осторожно выяснить отношение доктора Комаровского к одному давно интересующему ее вопросу, способ решения которого, как показалось, мог быть найден таким образом быстрее, нежели просто спросить напрямую. Ведь отказать лично, глядя ей в глаза, Игорю Владиславовичу, наверное, было бы сложнее… Во всяком случае, так Ксении почему-то хотелось бы думать.
Суть же вопроса была в том, что вот уже несколько лет, с тех пор, как в момент наивысшего отчаяния после потери Мити, кто-то из родных поведал ей о семейной драме Маргариты Тучковой, Ксения стала всерьез планировать посвятить свою жизнь помощи другим людям. Хотя, до мысли принять с этой целью монашеский постриг все-таки и не дошла. Но в Ларионовке, где они с матушкой и прежде всегда помогали нуждающимся, а порой даже лечили своих заболевших крестьян, поле для подобной деятельности все же было узковато. Зато в Петербурге, особенно после того, как вновь повстречалась с Игорем Владиславовичем, княжна вновь вспомнила о той давней мечте, и решила, что пришло время попробовать ее исполнить по-настоящему. Однако, как и всегда, выбрала не самый удачный момент, чтобы выяснить для этого возможности. Потому что ответ Комаровского показался ей слишком туманным, чтобы понять, что он на самом деле думает, а из-за ее нелепой попытки узнать это, все вокруг чуть всерьез между собой не перессорились…
После того, как злосчастный обед все-таки закончился миром – благодаря титаническим дипломатическим усилиям хозяйки дома и искусству ее кондитера, гости разбрелись по комнатам, дожидаясь момента, когда распорядитель пригласит всех в залу, готовиться к полонезу. Им, по традиции, открывался бал. Ничего, кроме него Ксения нынче танцевать не собиралась – слишком давно не практиковалась, и побаивалась показаться неуклюжей. В этом с нею была в корне не согласна племянница, чей агенд был полностью заполнен еще до обеда – в отличие от тётушкиного. Пытаясь разубедить ее, Сашенька горячо утверждала, что разучиться танцевать так же сложно, как перестать уметь плавать, если однажды смог постичь эту нехитрую науку. Ксения улыбалась и отнекивалась, прежде иронически отметив, что Александрин, в своей жизни имевшей возможность плавать разве что в собственной ванне, это должно быть особенно очевидно.
Подслушал ли Комаровский невольно их разговор, или это просто так совпало, княжна так и не поняла до конца. Однако подошел он к ним вновь именно с приглашением на танец, причем, партнершей желал видеть старшую из собравшихся вместе княжон Ларионовых.
- А я вовсе не собиралась вас в этом уверять, Игорь Владиславович. Милая Сашенька только что доказывала мне, что разучиться танцевать невозможно, - рассмеялась Ксения Константиновна и хитро покосилась на племянницу. – Да и как бы я смогла отказать, если вы сумели сформулировать приглашение так искусно, что и «да», и «нет» из моих уст будут звучать для вас одинаково выгодным образом? Какой же танец вы желаете, доктор? Жеманиться мне «не к лицу и не по летам», поэтому честно сообщаю, что свободны все, кроме «польского», принадлежащего, разумеется, брату.

Ксения Ларионова

Это было похоже на дурной сон. Обвинения – надуманные и совершенно нелогичные, как из рога изобилия одно за другим срывались с губ желчного незнакомца, холодно и иронично взиравшего на Ксению … так и хочется сказать, что «сверху вниз». Потому что рядом с ним в эту минуту княжна действительно чувствовала себя совсем маленькой и беззащитной, несмотря на то, что оба были практически одного роста – но вовсе этому не радовалась. Нет, было решительно невозможно признать, что милейший и бесконечно терпеливый собеседник, с которым Ксеня с удовольствием коротала вечера в Ларионовке летом, или обходительный и умелый кавалер, с которым она совсем недавно танцевала на балу – суть одна персона с несдержанным и неприятным господином в длинном, замаранном кровью халате с закатанными по локоть рукавами. «Точно мясник», - подумала Ксения, когда ее взгляд, неотрывно прикованный к лицу Комаровского, несмотря на глубокую обиду, очередной раз невольно соскользнул к его рукам, сложенным на груди, точно доктор неосознанно стремился от нее защититься. Княжна же, напротив, пропускала выпад за выпадом в этой непонятно зачем навязанной ей словесной дуэли. И в какой-то момент уже была готова прекратить ее известным всякой женщине безотказным приемом, обращающим в панику большинство сыновей Адама – а именно разрыдаться в голос. Чтобы затем сразу убежать прочь и никогда более не встречаться с обидчиком, запретив себе даже мысли о прощении, пусть после хоть все коленки себе сотрет, о нем умоляя. Интуитивно почувствовав в ней это колебание до предела натянутой внутренней струны, за Ксению попыталась было вступиться баронесса Искрицкая, но без толку. По всей вероятности, Комаровского по-настоящему «несло» и остановить его можно было только путем непосредственного физического воздействия, например, в виде безотказной отрезвляющей пощечины. Увы, княжна была для этого слишком деликатна и хорошо воспитана. Поэтому продолжала выслушивать оскорбительные реплики, что могло бы показаться слабостью. Однако на самом деле было признаком родового ларионовского упрямства – качества, проявляющегося у княжны крайне редко, но если уж до этого довести, то после ничем с выбранной дороги не сдвинуть. Так что с этой минуты Комаровский мог говорить и делать, что ему было угодно. Хотя, признаться откровенно, суровые описания хирургических будней княжну немного напугали – но не настолько, чтобы отказаться от задуманного. И после того, как доктор, наконец, завершил свою обвинительную речь и вынес ожидаемый приговор, чувствуя себя, должно быть, полностью довольным, Ксеня, с удивительным хладнокровием выждав, пока он расшаркается перед баронессой Искрицкой, вместо того, чтобы и далее привычно исполнять роль девочки для битья, внезапно повела себя иначе, чем от нее ожидали. Причем, ожидали не только Татьяна Борисовна и доктор.
- Сударыня, вам сюда нельзя! – воскликнул, соскакивая с подоконника, притулившись на котором только что сосредоточенно строчил что-то в пристроенной прямо на коленях большой тетради – или журнале, совсем молодой доктор, должно быть, практикант, устремляясь затем к Ксении Константиновне и преграждая ей дорогу. – Вы заблудились, наверное?
- Нет, меня прислал сюда доктор Комаровский, чтобы убирать операционную, - ответила княжна, чей взгляд, точно в соответствии с законом подлости, первым делом зацепился именно за медный таз под операционным столом, в котором… нет, с первого раза она в это просто не поверила, а вот со второго – убедилась окончательно, действительно лежала наполовину прикрытая куском окровавленной холстины человеческая нога. Не целая, конечно, а примерно половина, но от этого было, прямо сказать, ничуть не легче.
Судорожно сглотнув и белея лицом, Ксения Константиновна поспешно перевела взор на противоположную стену, а доктор, между тем, быстро переглянулся с фельдшером, который меланхолично отмывал в другом тазу с водой от крови пилу и скальпели.
- Лютует! – кивнул тот со вздохом. – Ты, милая, не серчай на него. День у доктора нонче трудный выдался, а ты, небось, под горячую руку-то и подвернулась! Чего тут убирать-то?! Уже и сами все вымыли-сложили.
- В самом деле, сударыня, это совершенно лишнее. Игорь Владиславович, верно, просто неловко подшутил над вами, - улыбнулся любезный доктор, мягко, но настойчиво подхватывая Ксению под локоть. – Позвольте, я провожу вас вниз?.. Или же пойдемте лучше прямо в ординаторскую, чаю выпьем? У нас там и самовар горячий, и пироги с яблоками, – Ксения молча кивнула и, наконец, позволила увести себя прочь из этого жуткого места.
В комнате, которую ее спутник обозначил странным словом «ординаторская», никого из других докторов не оказалось, зато на маленьком столике у стенки действительно стоял большой медный самовар, подле которого красовалось огромное блюдо с румяными пирогами.
- Любите пироги? Я - очень! Но мне из-за фамилии положено, - вновь улыбнулся доктор, еще по дороге сюда представившийся княжне Николаем Ивановичем. – Матушка моя, как узнала, что я в Петербург по делам ненадолго приеду, так сама тотчас из Москвы примчалась, вот и балует теперь… А вы здесь новенькая? Прежде я вас не встречал?
- Да, сегодня я тут впервые. Меня зовут Ксения Константиновна, княжна Ларионова.
- Княжна! – с уважением в голосе кивнул Николай Иванович, – и тоже хотите помогать страждущим лично? Очень, очень похвально… А знаете, пожалуй, я вам все сам здесь покажу и даже кое-чему научу. Если дождетесь – у меня сегодня еще есть одно дело… через четверть часа примерно, - добавил он, взглянув на часы.
- Профессор, больного подали, извольте подниматься в операционную! – словно по команде, в дверь ординаторской просунулась чья-то стриженная налысо голова.
- Да-да, голубчик, спасибо. Уже иду. Только вы непременно дождитесь меня, Ксения Константиновна, - оставив на столе недопитый чай и дожевывая на ходу свой пирог, молодой человек стремительно вышел из комнаты, а потрясенная Ксения воскликнула, обращаясь к лысому:
- Этот господин - профессор?! Да разве можно стать профессором в таком молодом возрасте?
- Ну, это для других не можно, милая барышня, а вот Николай Иванович уже год, как в своем Дерпте кафедру возглавляет! И к нам сюда его Игорь Владиславович на консультации иногда приглашает - в особо запутанных случаях.

Игорь Комаровский

- Жорж, - пальцы Таты впились в руку Комаровского с такой силой, словно это она сама увидела перед собой лужу крови и ампутированную конечность. Именно это действие удержало доктора от порыва немедленно пойти следом за Ксенией Константиновной.
- Вот дура! - прошипел он сквозь зубы вслед княжне и повернулся к баронессе. Та по-прежнему смотрела на него такими огромными глазами, будто была намерена через минуту упасть в обморок или того хуже – умереть от потрясения, - Скажи мне, Татьяна, почему все женщины столь упрямы и безрассудны? Впрочем, лучше молчи!
Вновь взглянув в сторону операционной, Жорж прислушался, но как ни напрягался, ничего необычного не услышал. Ни женского вскрика, ни суеты. В конце концов, решив, что Ксения Константиновна, чтобы там сейчас с ней ни происходило, получила именно то, чего хотела сама, Комаровский устало вздохнул. Что толку идти сейчас, когда сказать что-либо разумное и доброе этой женщине у него все равно не выйдет?
- Жорж, ты куда? – удивленно вскинула брови баронесса, когда он молча двинулся мимо нее к дверям, ведущим на лестницу, - Разве ты не заберешь ее оттуда?
- Зачем? Пусть немного побудет, раз уж так туда стремилась. Ничего дурного с ней не приключится. А мне давно необходимо умыться и переодеться. Ты со мной?
Тата кивнула и через несколько минут они вдвоем вошли в его кабинет, где у окна имелся небольшой умывальный столик с фарфоровыми умывальными тазом и кувшином, нежно-голубой узор которых куда больше подошел бы для девичьей светелки. Стянув с себя грязный халат, он комом закинул его в угол, затем сдернул шейный платок и, распахнув на груди рубаху, потянулся было за кувшином. Но Тата оказалась более проворной. Первой взявшись за широкую белую ручку, она качнула головой, и жестом приказала Жоржу склониться над тазом, после чего сама стала поливать прохладной водой вначале на его руки, а после на шею и плечи. Эта простая процедура удивительным образом быстро помогла ему привести в порядок мысли и чувства, находившиеся в смятении с той самой минуты, как он увидел княжну возле своей операционной.
Именно теперь стало окончательно ясно, как безобразно повел он себя с Ксенией Константиновной, в то время когда должен был похвалить ее и сказать спасибо за благое намерение, пусть оно безрассудно. А занятие, к которому она так стремилась, вовсе не подобает девице, да еще и из благородного сословия. В любом случае, было теперь совершенно непостижимо представить, как решился он нападать на нее со всеми этими нелепыми придирками и даже оскорблениями. Какое имел на это право? Определенно, стоило бросить все и немедля идти за ней, успокоить и попытаться извиниться еще там же, на месте. Ведь наверняка она обижена, напугана и ужасно чувствует себя после всего. А если еще при этом попала в операционную прежде, чем там хорошенько убрали после ампутации…
Позволив воде с лица и волос немного стечь в таз, Жорж выпрямился и немедленно встретился глазами с Татьяной Борисовной, которая, вроде бы, уже тоже успокоилась и теперь с внимательным любопытством рассматривала его. «Словно энтомолог, изучающий образец прежде неизвестного ему насекомого», - отчего-то подумалось доктору.
- Прости меня за все, Тата. Мне, правда, очень жаль.
- Я тебя не виню. Должно быть, мне тоже не следовало вести Ксению Константиновну наверх. Но с нею ты действительно был ужасно груб, и потому должен просить прощения. Но прежде этого – увести, наконец, из операционной.
- Вот сейчас и уведу, - буркнул в ответ Жорж, но прежде, чем идти за княжной, задержался у себя еще ненадолго: сменил рубашку, надел сюртук и стараниями баронессы, вновь повязал на шее шелковый платок.
Когда же Комаровский вернулся в операционную, то обнаружил там лишь санитара, который за некоторое время до этого попадался ему на глаза, идущим вниз за водой. Ни Пирогова, который остался после операции сделать для себя кое-какие записи относительно ее хода, ни княжны Ларионовой на месте не оказалось. Рассудив, что Николай Иванович, верно, теперь сам где-нибудь приводит ее в чувство, Жорж вновь вышел в коридор. Где, постояв немного в раздумьях, решил, что происходить это может, пожалуй, только в ординаторской. Ну, а где еще, в конце концов?
Впрочем, стоило там оказаться, как весь настрой жалеть и успокаивать княжну тотчас испарился. Она действительно была в ординаторской. Сидела за столом, пила чай и с удовольствием поглощала пироги под прибаутки одного из младших докторов, вскочившего на ноги с появлением Игоря Владиславовича. А он, в свою очередь, проводил его, внезапно вспомнившего про некое «неотложное дело», и бочком просочившегося между Комаровским и распахнутой им дверью вон из комнаты, долгим взглядом. Сделавшимся просто-таки суровым, когда юный наглец осмелился при этом еще и выразить Ксении Константиновне надежду на новую скорую встречу.
- Вы продолжаете меня удивлять, - сказал Жорж, закрывая за ним дверь. Понять, в каком именно смысле он удивлен – приятно или не очень, по интонации сказанного было практически невозможно. И потому в комнате повисло напряженное молчание. Ксения смотрела на него исподлобья, будто ждала, на какую еще гадость он способен решиться. А Комаровский разглядывал княжну, силясь понять, что именно она сейчас испытывает. Впрочем, одно чувство было почти неоспоримо – его определенно ненавидели. Жорж вздохнул, прошел от двери, где все еще стоял, вглубь комнаты, а затем позволил себе сесть напротив Ксении Константиновны за стол, хотя разрешения или приглашения на это не получал.
- Полагаю, уверены и теперь, что в нашем споре правы именно вы, а не я? - княжна попыталась возразить, но Жорж жестом прервал ее, - погодите, дайте мне высказаться. Обещаю сдержаться и не наговорить вам новых дерзостей… Поверьте, я глубоко сожалею о тех, которые успел сказать до этого, но все-таки по-прежнему остаюсь при своем мнении относительно вашего участия в делах клиники. Вы хотите быть полезной? Будьте! Помогайте Татьяне Борисовне – она очень много полезного делает и ей действительно нужна в этом товарка. Однако совершенно незачем при этом вмешиваться в сугубо медицинские вопросы. Для этого у нас достаточно специально обученных людей… Не верите мне, так подумайте хотя бы, что скажет ваш брат, когда узнает, где вы сегодня были!

Ксения Ларионова

- Да, так и говорит: «болить поперек». А я смотрю на него, как баран, и все понять не могу, что он в виду имеет – поперёк чего? И как вообще может что-то болеть вдоль или поперёк?
- И как же ты все-таки догадался?
- Да благо фельдшер местный подсказал, что речь идет о болях в пояснице, спас столичного эскулапа от позора можно сказать! – рассмеялся Ксенин собеседник, с удовольствием воздавая честь очередному пирожку, испеченному матушкой нового знакомого княжны, ожидая которого она и коротала теперь время в обществе Вани. Вернее, теперь, конечно, уже Ивана Андреевича Ропшина, дальнего своего кузена по линии матушки, который лишь минувшей весной получил диплом медицинского факультета в родной Москве, но начать работать и набираться опыта захотел непременно в столице, у «самого Комаровского». Выслушав на сей раз от кузена ставшую уже где-то привычной порцию восхищений талантом врачевания Игоря Владиславовича, которого здесь, похоже, обожествили еще при жизни, Ксения вначале едва сдержалась от язвительных комментариев на этот счет, удивившись вслух лишь тому, насколько тесен мир, если слухи о достижениях Комаровского дошли уже и до Первопрестольной. Но после, повеселела и успокоилась. Благодаря то ли действительно вкусным пирогам и чаю, то ли Ванькиному врожденному и хорошо известному всем в их большой семье веселому нраву и артистизму. С ним юноша вот уже скоро час, как в лицах и красках рассказывал кузине Ксении о своем первом опыте самостоятельной работы с пациентами, предпринятым по совету московского учителя, в Харьковском имении собственного отца.
Кстати, Иван, в отличие от того же Комаровского, не высказал ни капли удивления, узнав, что Ксения решила поработать в их клинике, помогая больным и даже обрадовался, что теперь они, несомненно, будут чаще встречаться. Надеялась на это и сама Ксеня, для которой присутствие здесь таких людей, как баронесса Искрицкая, профессор Пирогов или тот же Ванька уже несколько уравновешивало на внутренних весах неприятное чувство от сегодняшней встречи с Игорем Владиславовичем. О, нет, из-за этого она вовсе не собиралась оставлять своих планов, но и забыть обиды все никак не могла, уже хотя бы потому, что не понимала, за что она была нанесена. Поэтому и повторное появление пред свои очи Игоря Владиславовича встретила без особенного энтузиазма, подспудно ожидая продолжения нападок. Особенно после того, как Ванька, подскочив со стула с резвостью своего игрушечного тёзки, стремительно ретировался прочь из ординаторской, малодушно оставляя их наедине. Ибо, по-видимому, не только уважал своего учителя, но и не меньше его побаивался.
- Вы меня тоже, - сухо откликнулась княжна на замечание Комаровского, после того, как он, закрыв дверь ординаторской, без приглашения уселся за стол напротив нее, как и сам доктор, не слишком волнуясь о многозначительности своего высказывания. А затем, спустя длительную напряженную паузу, прибавила. – Я начинаю думать, что моральные словесные пинки и устрашение сотрудников грозными взглядами являются второй по важности частью вашей здешней работы после лечения пациентов, Игорь Владиславович. А может, даже и первой…
Слушая ее, Комаровский молчал. По непроницаемому выражению его лица было трудно догадаться о чувствах, которые вызвали у него резкие слова Ксени. Но ей почему-то очень хотелось, чтобы они хотя бы немного задели его за живое. Когда же он, наконец, заговорил, княжна, которой опять не было дозволено вставить ни одного слова в пространный монолог, вновь ощутила, как ее сердце наполняется было уже совсем схлынувшей волной досады и желчи.
- Но какой же смысл в сожалениях, если они не являются следствием раскаяния?! – воскликнула она, не в силах сдержать нервный смешок. – Я не понимаю, как это возможно одновременно: извиняться за дерзость и тут же оправдывать ее тем, что именно таково ваше мнение? И, пожалуйста, не пугайте меня братом. Во-первых, я не настолько зависима от его мнения, как – вполне вероятно – ваши собственные сестры от вашего. А во-вторых, вы плохо его знаете. Уверена, он поддержит меня, если узнает. Впрочем, узнать обо всем этом пока он может только от вас, Игорь Владиславович. В том случае, если вы захотите ему об этом поведать, разумеется.

Игорь Комаровский

«Вот, как вы, оказывается, еще можете! Ну, да и поделом тебе, Комаровский! Наперед думать будешь, прежде чем говорить…».
Впрочем, как бы ни были огорчительны для доктора слова княжны, а еще больше – интонация, с которой она их произносила, внешне он по-прежнему сохранял невозмутимый вид. И, положив руку на стол, даже негромко выстукивал пальцами какой-то незамысловатый ритм, будто подчиняя этому простому действию свои мысли.
- Сударыня, - это подчеркнуто вежливое, но отстраненное обращение Комаровский выбрал специально, как и то, что произнося его, смотрел прямо на Ксению, будто желал смутить ее. – Я извинялся за то, что высказывался довольно резко и тем обидел ваши чувства. Но от слов и мыслей своих отрекаться не намерен, так как у каждого своя правда, и если вы намерены…
Договорить он не успел. В ординаторскую почти что ворвался Пирогов, который заметив Игоря Владиславовича, кивнул ему, но, почувствовав, что появился не вовремя, замешкался на пороге, не зная остаться или уйти.
- Ничего, Игорь Владиславович, я позже зайду. Обещал просто княжне показать больницу и кое-что рассказать касательно деятельности нашей. Но если я мешаю вашей беседе…
- Полно вам, Николай Иванович, не мешаете, - лицо Комаровского на секунду исказила гримаса, будто он только что целиком съел лимон и теперь мучается изжогой, но он совладал с собой и на этот раз. – Только полагаю, что вы покажете княжне больницу уже в следующий ее визит… Вы ведь, Ксения Константиновна, как я понимаю, тоже от своих слов и мыслей отрекаться не намерены? Стало быть, и радовать нас своими визитами сюда не прекратите? Что же, благословляю вас на добрые дела, только сделайте одолжение – не вертитесь больше под ногами! А сейчас, думаю, вам пора… Вы, Николай Иванович, дорогой, проводите-ка лучше нашу княжну к Татьяне Борисовне, коли вам это не трудно. Она, наверное, внизу там уже от волнения вся извелась. Прощайте, Ксения Константиновна, и передайте любезной Тате, что на днях я ее обязательно еще навещу.
Не дожидаясь ничьего ответа, Комаровский встал из-за стола и покинул ординаторскую. Он словно бы уже наперед знал, что может услышать в ответ на свои слова от княжны, и уже это было ему неприятно. Оставаться на работе в таком нервном состоянии было тоже глупо – не ровен час еще на ком сорвется. Потому, предупредив коллег, Жорж захватил из своего кабинета трость и цилиндр и вышел на улицу. Ни одного извозчика поблизости не оказалось, однако решив, что это даже к лучшему, Игорь Владиславович пошел домой пешком. Благо, идти недалеко, а от прогулки на свежем воздухе ему непременно должно будет полегчать.
Доходный дом на Пантелеймоновской улице, недалеко от одноименного моста, был возведен не так давно, и доктор квартировал там почти с первых дней. Ему нравилось, что выйдя из дома, он мог оказаться прямо на набережной, или же в любую минуту направиться гулять в Летний сад, и при этом здесь всегда было тихо и спокойно. Снимаемая квартира занимала все левую сторону дома на втором этаже и была весьма просторна, так что здесь у Комаровского имелись своя приемная и даже маленькая операционная, которой он почти не пользовался, но гордился тем, что она есть и обустроена по последнему слову медицины. Жил доктор открыто, часто принимал у себя гостей, которых неизменно поражал хлебосольством. Но большую часть времени все же проводил дома вместе со слугой Гаврилычем, который исполнял при нем должность камердинера, секретаря, иногда даже ассистента. Но при всем этом неизменно – хорошего товарища, хоть и являлся выходцем из простого люда. Впрочем, себя с Комаровским он держал неизменно почтительно и для окружающих даже частенько делал вид, что побаивается своего барина.
Сегодня же, войдя домой, Игорь Владиславович застал его и вовсе в странной позе – на четвереньках у стола, да еще и с блюдцем. При появлении хозяина лицо Гаврилыча сразу переменилось и, будто смущаясь, он, заикаясь, поприветствовал его, но с пола при этом так и не поднялся, а лишь странным образом загородил проем стола.
- Ты чего там дурака валяешь, Федор?
- Не валяю там никого, - оправдывался камердинер, глядя на Жоржа честными глазами. И ровно в это же мгновение на Комаровского из-под стола вдруг зыркнули еще два карих глаза, а затем из тени явилась наружу лопоухая морда щенка неизвестного рода-племени. - Ты не серчай, барин, домой, вот, нынче с базара с провизией шёл, а он у дверей сидит, одинешенек. И взгляд такой жалостливый! Вот я и подумал что: может, оставим собачку себе, а, Игорь Владиславыч?
Комаровский молчал, пытаясь сообразить, какой породы оказавшийся перед ним пёс, и вскоре окончательно уверился, что со временем «собачка» эта вырастет в порядочного волкодава.
- Ну раз уж жену не хотите себе завести, давайте хоть скотинку-то оставим?! – в эту минуту Гаврилыч, порядочный великан ростом, выглядел абсолютным ребенком, а Комаровский - куда более скромных габаритов, суровым родителем, готовым отругать его за проказы.
- Да что ж вы все сегодня, сговорились что ли?! Ну оставь, если хочешь, мне до того дела нет! Чаю побыстрее подай только! – раздраженно бросил он и развернулся, чтобы пойти к себе переодеться. Но тут же замер на месте и вновь медленно повернул голову назад, привлеченный звуком глухого удара, тут же выяснив, что это Федор, на радостях забывший, что над ним все еще нависает столешница, решил распрямиться и встать на ноги, да с размаху треснулся головой об тяжелую добротную доску. При этом, на сотрясшемся столе немедленно пошатнулась, а затем упала набок и покатилась ваза с цветами, орошая все вокруг водой. А маленькая псина, словно бы поняв, что судьба ее устроилась самым наилучшим образом, зашлась восторженным лаем и принялась скакать вокруг своего большого и косматого спасителя.
- Черт знает что такое! И что за дурной день! - выругался доктор и, окончательно обессиленный, опустился на ближайший стул.

Ксения Ларионова

Отрекаться от задуманного Ксения Константиновна не собиралась в любом случае. Однако и Комаровский, даже если бы специально озаботился, не смог бы найти лучшего способа подстегнуть княжну идти к намеченной цели, чем тот, который невольно выбрал, подвергнув сомнению, пусть и завуалировано, ее решимость. Потому что именно теперь, вместе с продолжающими кипеть, точно адская смола под сковородками задетого самолюбия, обидой и непониманием, в сердце Ксении окончательно закалилась уверенность. Да, она приложит все силы, доказывая, что пришла сюда вовсе не затем, чтобы «вертеться под ногами»! А к Комаровскому даже больше и не обратится, если общение с нею – такая мука!
Вывалил все это на ее голову доктор в становящейся уже привычной для Ксении манере, не дав ей сказать ни слова в свою защиту. После чего молча, не прощаясь, вышел из ординаторской. Оставшийся наедине с княжною Пирогов тотчас же вновь пустился в попытки сгладить неловкость момента и утешить ее. Однако Ксения быстро пресекла их: вежливо, с благодарностью, но и довольно решительно.
- Это лишнее, - сказала она, отворачиваясь и опуская взгляд. – Не поверите, но я даже рада, что господин Комаровский открылся в своем истинном свете именно теперь, когда я еще толком не поняла…
Сообразив, что произносит эти слова не мысленно, а вслух, Ксения осеклась и смущенно улыбнулась Николаю Ивановичу, который вновь попытался объяснить, что это просто был такой неудачный день, и назавтра Игорь Владиславович наверняка будет чувствовать себя очень виноватым за сегодняшнюю резкость. Потому они с княжной помирятся, а после и вовсе станут со смехом вспоминать все как недоразумение.
- Не думаю, Николай Иванович. Это не недоразумение, а скорее урок для меня. Впрочем, урок хороший, - задумчиво откликнулась княжна и почти сразу после попросила проводить себя вниз, к ожидающей там баронессе Искрицкой, желая и сама уже поскорее завершить этот неприятный разговор.
Следующие несколько дней Ксения воздерживалась от визитов в клинику, намеренно предоставив себе это время, чтобы полностью успокоиться и после уже вернуться туда без лишних эмоций. Любого рода – особенно тех, что касаются Игоря Владиславовича, коли им все-таки доведется снова встречаться. Вряд ли стоит ждать, что этого возможно избежать. Домашние отнеслись к внезапной утрате интереса к благотворительности на удивление спокойно. А Нина даже обрадовалась, уверенная, что в очередной раз доказала всем свою правоту. Антон же, когда спустя примерно неделю, за семейным ужином Ксеня все же объявила, что назавтра вновь отправится работать в госпиталь, взглянул на нее с интересом, но вслух мнения не высказал. Впрочем, ни брат, ни невестка по-настоящему не были информированы о будущем круге обязанностей княжны. Об этом она лично позаботилась заранее, когда попросила Тату при случае всюду упоминать, что Ксения помогает ей исключительно с ведением бумаг и прочими вопросами, напрямую медицины не касающимися.
Собственно, поначалу это было недалеко от истины. Ксении Константиновне стоило большого труда и немалого упорства добиться, чтобы доктора, а особенно пациенты перестали воспринимать ее неким «инородным телом», по ошибке затесавшимся в налаженный механизм внутреннего больничного распорядка. Разумеется, ей помогали. Среди сотрудников клиники оказалось на удивление много любезных и неравнодушных людей. Через какое-то время Ксене даже стало казаться, что Комаровский действительно один из самых нелюдимых здешних докторов – настолько милы и терпеливы были остальные. Быстро убедившись, что княжна Ларионова – вовсе не еще одна из тех благородных барышень, что любят недолго поиграть в благое дело, они бескорыстно уделяли ей время, которого, как нетрудно догадаться, порой бывало совсем немного. Через месяц работы Ксения Константиновна вовсю участвовала не только в непосредственном уходе за больными, ей разрешали делать – хоть и не совсем официально – некоторые простейшие манипуляции. И даже пару раз доверили почетное право «ассистировать» – проще говоря, позволили всю операцию стоять рядом с хирургом и подавать ему необходимые инструменты. Как же она гордилась собой в этот момент! То, что звали его отнюдь не Игорем Владиславовичем, уточнять, вероятно, излишне… С ним же Ксения по-прежнему держалась довольно сухо, хотя и вежливо. Проделав странный кульбит от дружбы до обыкновенного неблизкого знакомства – той стадии, которую они удивительным образом избежали сразу после взаимного представления минувшим летом в Ларионовке, отношения их будто бы стабилизировались, застыли в некой точке. Но обоим, кажется, так было почему-то даже легче. Комаровский – впрочем, и прежде нечастый там гость, также перестал бывать в доме ее брата. Но спросить о причинах этого охлаждения отношений осмелилась у княжны лишь ее племянница – так и не получив, однако, вразумительного ответа. Ни Антон, который еще помнил резкую реакцию сестры на вопрос об отношениях с Комаровским, ни Нина, которой Жорж, как известно, не казался ровней для их семьи, ее своим любопытством не тревожили. Так что вскоре и сама Ксения почти убедила себя, что все прошло и полностью забыто, хотя и до сих пор не знала точно, каким словом это «все» следовало бы правильно называть…

Игорь Комаровский

«Ксения Константиновна то, Ксения Константиновна это… Княжна Ларионова такая и эдакая!..» - с тех пор как она появилась в больнице и занялась активной практикой, Комаровский слышал эти дифирамбы практически ежедневно и из каждого угла. И самое паршивое, что слова эти были совершенно справедливы! Не было никакого резона сомневаться ни в компетентных отзывах коллег, ни в восторженных и просто добрых словах пациентов, которые буквально хором твердили о «доброй барышне Ксении Константиновне», которая так много для них делает. Что говорить, если Жорж и сам уже не раз готов был поступиться своим упрямством и подойти к ней первым, чтобы извиниться! Да только что-то все время мешало. И чаще всего, как ни странно – сама княжна. После той их размолвки она настолько резко переменилась в своем отношении к нему, что Жорж порой просто не понимал, что делать дальше. Даже смотрела по-другому – не было больше той чудесной мягкости и манящей доброты во взгляде, которую он запомнил буквально с первой их встречи. Расстраивало ли это его? Жорж не мог сказать наверняка. Наверное, да. Но все же, не настолько, чтобы не быть в силах сдержать своего расстройства в ее присутствии. Пусть думает, что ему все равно – так лучше.
Впрочем, виделись они теперь тоже не так уж часто. Истово исполняя просьбу доктора «не вертеться под ногами», Ксения, словно специально держалась от него в стороне. А случайно встречаясь в коридорах больницы, здоровалась вежливо, но официально. Однако пользы для клиники делала действительно много. И Комаровский охотно признавал это при других, но чаще всего – просил коллег не сообщать своего мнения Ксении Константиновне. Только вот видеть ее в их обществе доктору почему-то было неприятно… Особенно тех, кто моложе него самого. Отчего, не сдержавшись, Жорж иногда устраивал им саркастические выволочки на тему того, что негоже крутить амуры на рабочем месте, даже когда очень хочется. Ни в коем случае не признаваясь даже себе, что озабочен не столько моральным обликом коллег, сколько тем, что сам не может теперь уделять княжне столько внимания, сколько хотелось бы.
Дошло до того, что он даже испытал нечто вроде облегчения, когда третьего дня Пирогов сообщил, что намерен вскоре ехать обратно к себе в Дерпт. Конечно, рассудком Комаровский жалел о скорой разлуке со своим коллегой и товарищем, в котором, к тому же видел огромный талант и потенциал добиться многого, помочь людям и даже, возможно, прославиться – из-за этого Жорж, даже несмотря на разницу в возрасте почти в десять лет, никогда не позволял себе называть Николая Ивановича по имени, как тот об этом его ни просил. Но сердцем все-таки постыдно радовался, наблюдая, как в последний день он складывает в ординаторской в свой саквояж немногочисленные вещи, который забирал с собой и сортирует сделанные за время работы в Петербурге записи. И ничего не мог с собой поделать.
- Вот тут, в этой зеленой тетрадке, я сделал для вас копии своих заметок, Игорь Владиславович. Может, что-то пригодится, а нет – так нет. Еще я, кажется, обещал отчет по той полостной операции. Свои наблюдения и заметки по поводу наших с вами ошибок я уже сделал, только оформить должным образом не успел. Так что пришлю в письме и постараюсь не затягивать. Но там тоже дел накопилось, так что не сердитесь, коли долго не будет ответа.
Выждав некоторую паузу, Комаровский, который до того неотрывно смотрел на кончики своих башмаков, вдруг встрепенулся и спросил Пирогова:
- Вы так торопитесь уехать, Николай Иванович! Можно подумать, что вас тут ничего и не держит?
- Не совсем понял, о чем вы, Игорь Владиславович, - прекратив перебирать бумаги, Пирогов удивленно взглянул на него. – Впрочем, нет. Наверное, кое-что все-таки держит, вы правы. Да и матушка постоянно сетует, что я так далеко от дома прочь сбежал... Но вам-то нет нужды объяснять, что меня туда влечет – тяга к познанию, перспективы! К Европе ближе, опять же… Вот наберусь достаточно опыта, возьму у них самое лучшее, тогда и вернусь насовсем домой, прививать, так сказать, свои познания на родной почве.
- И это все? – несколько озадачено спросил Жорж. Конечно, он не рассчитывал получить откровенное признание, но отчего-то уже давно подозревал, что за те две недели, что княжна Ларионова провела практически под прямым патронажем Пирогова, между ними могли возникнуть и некие чувства... Уж очень с придыханием говорил о ней порой Николай Иванович. А сколько раз сам Жорж заставал их смеющимися и будто секретничающими, да к тому же, сразу смолкавшими при его появлении в поле зрения! Как тут не прийти в голову подобным мыслям?
- Нет, почему же все? Еще я думаю, что со временем по-новому нужно будет организовывать обучение наших студентов. Практиковать нужно их чаще и смелее.
- Но неужели вы только карьере своей и думаете?
- Нет, конечно, нет. Но дом и семья – это для меня еще все настолько далекое и туманное! А вот вас, доктор, вас-то мы когда-нибудь женим?! Я бы непременно хотел увидеть вас семьянином!
Едва не поперхнувшись, Комаровский воззрился на молодого профессора и тут же, против воли, залился краской. Выходит, он зря выдумал себе роман между Пироговым и Ксенией?
- Вы меня простите, Игорь Владиславович, не в свое дело лезу – как мог, поверьте, эти недели сдерживался, но давно пора восстанавливать вам status quo в глазах Ксении Константиновны! Поговорите же с нею, наконец, что вам терять теперь?!
- Действительно, долго держались! - криво усмехнулся в ответ Комаровский, по-прежнему чувствуя смущение от того, что неожиданно пришлось заговорить о собственных чувствах. – Полагаете, имеет смысл пытаться? Что ж, может быть… может быть, попробую как-нибудь, - с задумчивым видом протянул он тогда без особенной надежды на успех, впрочем.
Но и дальше это чертово «как-нибудь» все никак для него не складывалось. В больнице княжна после отъезда Пирогова его и вовсе стала избегать, к брату ее он поехать не мог сам – для чего? На помощь пришло время года. Ноябрь близился к завершению, и из Италии, наконец, вернулась Софи со своим семейством. Обязательный визит к ней прошел без откровенных бесед, но зато с намеком, что через некоторое время баронесса намерена собрать у себя друзей. Нужно же всем им дать знать, что Долмановы уже вернулись в столицу!

Марк Шебалин

Не единственный раз в жизни имея возможность убедиться в том, что далеко не во все дела следует вмешиваться, Марк Анатольевич давно для себя решил, что советы и помощь лучше всего предлагать лишь там, где о них просят. И с тех самых пор, будучи достаточно упорядоченным по природе человеком, старался неукоснительно соблюдать этот однажды данный себе зарок. Поэтому и сегодня, ответив на вопросы княжны Ларионовой и раскланявшись с нею, спокойно двинулся дальше, первое время лишь краем сознания размышляя о том, зачем последней мог понадобиться Комаровский. Да еще так срочно, чтобы бежать за ним аж в прозекторскую, которой, как Шебалин уже успел заметить, все местные дамы – включая и саму княжну, боялись как огня. Однако постепенно ленивое это размышление отчего-то стало оформляться в нем в отчетливо разгорающееся любопытство, смешанное с едва ощутимым предчувствием… чего-то. Чего конкретно, Марк Анатольевич бы не ответил и сам. Ибо чувство это находилось за рамками рационального, и было сродни интуиции, от природы весьма развитой у всех, кого можно назвать хорошим врачом. А в своем деле Шебалин, несомненно, был одним из лучших в этом городе. Посему и решил позволить себе в кои-то веки отступить от заведенного обычая и – нет, не вмешаться, а пока лишь подождать, что же будет дальше.
А дальше было весьма любопытно. Спустя примерно четверть часа после того, как он расстался с Ксенией Константиновной, и, спустившись вниз, вышел не как обычно, через главный выход, а с обратной стороны здания, затем обойдя его вокруг и устроив себе наблюдательный пункт в тени одного из старинных деревьев с мощным стволом, парадная дверь больницы широко распахнулась, выпуская из здания две фигуры, мужскую и женскую. В них Шебалин без труда признал Комаровского и княжну Ксению. Замерев у подножия лестницы, по которой оба только что спустились, Жорж стал осматриваться по сторонам, будто кого искал – до того, как Ксения Константиновна что-то тихонько ему пояснила, указывая жестом на густые кусты боярышника неподалеку. После чего оба незамедлительно двинулись уже туда… и некоторое время Марк Анатольевич вновь не мог рассмотреть, что происходит. Поняв лишь, что там – в зарослях – есть кто-то, с кем Жорж, забравшись туда следом, коротко перебрасывается отрывистыми репликами. Однако последние его слова, обращенные не сей раз к княжне, которая все это время стояла несколько поодаль, прозвучали уже куда отчетливее…
- Простите, что вмешиваюсь, - громко проговорил он, выступая из своего укрытия в более освещенное место, и заставляя всех участников только что разыгравшегося на его глазах представления замереть – кого от удивления, а кого, кажется, и не только. – Особенно извините меня вы, Ксения Константиновна – за то, что не смог совладать со своим любопытством. Но полагаю, что без моей помощи здесь все-таки не обойтись…
С легкой улыбкой Шебалин виновато взглянул на княжну, и поклонился ей, словно в этот момент они стояли не посреди улицы, а в какой-нибудь светской гостиной, где он допустил некую незначительную, но досадную оплошность. Затем, в одно мгновение вновь сделавшись серьезным, он проговорил уже более сдержанным и серьезным тоном:
- Игорь Владиславович прав: вам не стоит вмешиваться, мы с ним прекрасно справимся вдвоем. А вы и так сделали для этого человека больше, чем могли. Посему езжайте теперь домой и ни о чем не думайте, - опустив на землю свой саквояж, он подошел к Комаровскому, на плечо которого тяжело опирался, перенеся весь вес на одну ногу – вторую он бессильно волочил за собой, высокий мужчина. Поравнявшись с ними и едва взглянув в заросшее бородой худое лицо то ли аскета, то ли фанатика и встретившись взглядом с горящими лихорадочным огнем, заметным даже в темноте, черными глазами, он прибавил, обращаясь уже к нему:
- Что ж… мне следовало бы сразу догадаться. Последнее время вы вновь весьма популярны. Впрочем, теперь не об этом. Возьмитесь другой рукой за мое плечо – так будет легче Жоржу и быстрее для вас… Комар, куда ты решил его вести? Ясно, что в больницу нельзя… Можно ко мне – ты видел, у меня отличная операционная…

Игорь Комаровский

Предложение помощи прозвучало неожиданно, тем более неожиданно – из уст этого человека. Жорж обернулся к Марку, явившемуся, как будто бы из ниоткуда, и смерил его таким взглядом, словно он был сам дьявол. Шебалин в эту минуту, правда, раскланивался с княжной, и поэтому вряд ли мог оценить его эмоции. Но и Жорж справился с ними быстрее, чем мог бы предположить. И не в последнюю очередь этому способствовала реакция Вершинского, который спокойно пожал руку Комаровскому, и как-то обреченно кивнул головой.
- Моя домашняя операционная не хуже. Я собираюсь везти его к себе, но нужно найти подходящий экипаж.
Для Марка и это не было проблемой. Оказалось, его уже давно ждет экипаж, которым тотчас же решено было воспользоваться. Ведь наемный – это лишний свидетель-извозчик, резонно заметил он, повторив вслух недавние размышления Комаровского. Подхватив на глазах слабеющего Вершинского с обеих сторон, они направились туда, куда указал Шебалин. А княжна Ларионова, которая все еще стояла позади них, поспешила следом, прихватив стоявший на земле саквояж Марка и брошенную Комаровским трость. Молча сопроводив их до экипажа, она также без слов передала им вещи. И все это время, Комаровский готов был поклясться, смотрела на него, не отрываясь. Не с любопытством, но каким-то странным, словно бы изучающим взглядом. Когда же он повернулся, чтобы проститься, поспешно отвела глаза, будто ей было что скрывать. Могло ли случиться, что она догадалась, кем был человек, которого Комаровский признал не сразу, а Шебалин так безошибочно угадал с первого взгляда? Осуждает ли она их или сочувствует? Все это теперь было не важно.
- Княжна, я искренне благодарен вам, но умоляю – позабудьте сегодняшний вечер. Прощайте.
Экипаж тронулся, и те недолгие десять минут, в которые они ехали до дома Комаровского, мужчины почти не говорили. Лишь несколько общих замечаний о том, что сейчас нужно будет предпринять, но и то – лишь для того, чтобы прогнать гнетущую тишину. Жорж ощущал странное беспокойство, тревогу. Будто бы сам зашел в западню, из которой нет выхода. Странное чувство, ведь ничего подобного не происходило на самом деле. Марк искренне предложил помощь, а Ксения Константиновна – в это он свято верил – никому не расскажет о вечернем происшествии...
Федор, как обычно, вышел встречать барина в переднюю. И едва лишь заметил, что тот нынче не один, без лишних слов, будто это было обычное дело в их доме, кинулся на кухню греть воду. Оба доктора, тем временем, довели раненого до смотровой. Он был уже почти в беспамятстве, и Марк отметил, что это даже лучше для него.
Операция, что им предстояла, была несложной для опытных хирургов, которыми были и Жорж, и Марк. Потому выполнить ее получилось в кратчайшие сроки. Уже через полчаса пациента перевязали, уложили на кровать и дальше препоручили заботам Федора, в то время как сами доктора отправились в кабинет Комаровского. Тишина сопровождавшая их слаженные действия во время работы, теперь вполне могла быть нарушена, но все слова будто бы исчезли и потеряли свое значение. Комаровский долго не мог придумать, что сказать, но после решил, что для начала нужно хотя бы просто поблагодарить Марка.
- Ты пришел вовремя. Не знаю, что бы я делал иначе – верно, справился бы как-нибудь – но ты значительно упростил решение этой задачи. Спасибо тебе.
«Только вот, как ты там оказался? И главное – зачем?» - как-то неожиданно кольнуло сомнение, которое Жорж тотчас поспешил задавить на корню. Да просто из любопытства же! Он ведь объяснил…
Тем не менее, липкое, неприятное чувство гадливости никуда не делось. И чтобы прогнать его, возникшее явно из-за напряженного вечера, он налил два бокала бренди и предложил Шебалину выпить за хорошую работу.

Марк Шебалин

Удалить кусочек свинца из раны в ноге, в самом деле, не составило бы никакого труда даже для толкового студента второго курса академии. С этим Жорж справился бы и без его помощи. Трудность была в другом: пуля находилась опасно рядом с бедренной артерией. И повредить ее при неосторожном извлечении, означало погубить пациента, который и без того потерял достаточно много крови. Никто ведь из них не знал, сколько времени он провел в ожидании помощи? Да и сама рана, если быть до конца откровенным, выглядела дурной: слишком грязная. Они с Жоржем, конечно, все тщательно промыли и удалили поврежденные ткани, но заражение, несомненно, имеет место и лихорадка не заставит себя ждать. Будет она при этом тяжелой и еще неизвестно, чем закончится для самого больного. Размышляя об этом, покуда шел следом за Комаровским, который предложил переместиться после удачного – на данную минуту – завершения их предприятия в свой кабинет, Марк одновременно подбирал нужные слова для того, о чем собирался говорить с Жоржем дальше. После того, как они обсудят проведенную операцию, которая, что ни говори, без ложной скромности, была сделана ими блестяще. И с поразившим самого Шебалина взаимопониманием. Им действительно все еще не нужны были слова, чтобы согласовывать свои действия. Как когда-то в юности, они понимали друг друга, казалось, читая мысли, и могли совершенно спокойно продолжать действие, начатое другим, не боясь, что оно будет произведено хуже, чем если бы ты делал его сам. А ведь прошло столько лет с тех пор, как они последний раз стояли вместе у операционного стола! И как же странно и удивительно, что всегда такой проницательный Жорж при этом не сумел прочесть остальных его помыслов!
В комнате, куда привел его Комаровский, было тихо и почти темно – лишь несколько свечей разгоняли сумрак осенней ночи, вливавшийся в оконные проемы, минуя тяжелые бархатные занавеси. Пахло табаком, книгами и – как всегда в помещениях, где хранится много книг, немного пылью. На коврике перед камином дремала собака неизвестной Марку породы, которая при появлении обоих мужчин лишь приветливо вильнула хвостом, приподняв морду, затем смачно зевнула и вновь опустила ее на передние лапы, прикрывая глаза. Где-то в углу громко тикали часы. Привычная и уютная обстановка размеренной жизни, которая вот-вот должна будет рухнуть. Которую он, Марк Шебалин, вскоре разрушит до основания – одним щелчком!
- О, благодарю! – Марк Анатольевич улыбнулся, принимая из рук Комаровского широкий фужер с толстым дном, в который тот только что щедро плеснул из пузатой бутылки. – Работа, и верно, удалась на славу. Ты стал блестящим хирургом, Жорж. Впрочем, всегда им был, родился, можно сказать. А вот я – нет… Не спорь! Это правда! Но правда также и в том, что я чертовски много работал над тем, чтобы однажды с тобой сравняться! И у меня это получилось, не буду прибедняться. Но в любом случае, то, что я сегодня здесь сделал – это был мой долг… Как и у тебя, Жорж, есть один долг передо мной, о котором, видимо, самое время напомнить.
Улыбка вновь коснулась уголков его губ. Но выглядела при этом уже скорее гримасой, потому что совсем другим – вступая с нею в жутковатое противоречие, было выражение черных глаз Шебалина. В которых – и это почти не было преувеличением, полыхало в это мгновение поистине адское пламя. Сделав еще один большой глоток бренди, Марк Анатольевич взглянул прямо в глаза собеседнику, который смотрел на него несколько недоуменно. Но во всей его позе чувствовалось внутреннее напряжение и явное ожидание того, что последует дальше. Поэтому, слегка поморщившись, Марк процедил сквозь зубы:
- Только не делай вид, что не понимаешь, о чем я!.. Поверишь, одно мне невдомек: как же ты так легко на все это купился?! Или в твоей линейной системе координат, где нет места извилистым линиям и полутонам, так же отсутствует и вероятность… как это сказать-то? – Шебалин сделал витиеватый жест рукой, словно не мог подобрать нужного слова. – Вероломства? Все правильно, если все по закону, да?! Только что ж ты теперь-то забыл о законе, а, дружище?! А вот тогда – помнил! И плевать, что чья-то мечта раздавлена сапожищем этого самого закона!.. Я ведь все знаю, Жорж! Профессор ведь рассказал мне после, что именно твое мнение сыграло решающую роль! «Поверьте, месье Шебалин, я сомневался до последнего, потому решил посоветоваться с вашим ближайшим другом, которого знаю как честного и порядочного человека!» И ты, честный! И порядочный! Именно ты! Ты сказал, что я никогда не смогу победить в себе ту проклятую слабость, и потому непригоден к хирургии! Тот, кому я верил больше, чем себе! Отнял мою мечту быть хирургом... Что же, теперь не обижайся, но и я сделаю ровно то же – поступлю по закону. Твой приятель, который сейчас лежит там, в комнатах – беглый заговорщик Вершинский. И потому, как верный подданный своего Императора, сегодня же утром я намерен донести в полицию о том, что он скрывается в твоем доме. А дальше… ну что ж. Пусть дальше нас вновь рассудит твой любимый закон! А сейчас – доброй ночи, Игорь Владиславович. И всего вам самого наилучшего.
С размаху швырнув свой так и не допитый до конца фужер об стену, Шебалин двинулся к двери, которую распахнул рывком, чуть не сорвав с петель, и вышел вон из комнаты, оставив ее раскрытой настежь. Партия, доиграть которую не представлялось возможности столько долгих лет, была, наконец, сделана.

Игорь Комаровский

Ах, если бы можно было предугадать тогда, чем все обернется! Нет, Комаровский сожалел сейчас вовсе не о тех давних своих словах, которые, оказывается, сыграли такое значение в жизни Шебалина и в его карьере. Корил он себя за другое – что вновь впустил в свою жизнь этого человека спустя столько лет, доверился ему... А с другой стороны, отчего было не доверять? Кто бы мог заподозрить, что в душе – буде таковая у него имеется – Марк затаил на него черную обиду? И что мерзость, которая жила там, внутри, разъедала его существо, пока яд и желчь вдруг не получили шанса выйти наружу, вскоре отравит и разъест страшную дыру в жизни самого Комаровского. Потому теперь всего одно движение, и он сорвется через нее в бездну. Жорж уже почти физически ощущал холодное дуновение оттуда, из той непроглядной тьмы. Даже кожу будто бы тронуло холодным и влажным дыханием неизбежности. Или это всего лишь сквозило из раскрытой настежь двери, которую Шеб не потрудился за собой закрыть, уходя?
Комаровский медленно поднялся из кресла, в котором продолжал сидеть после ухода – или бегства? – Марка и неспешно направился в прихожую. Там он запер дверь на ключ, затем вернулся в кабинет и подобрал с пола осколки хрусталя. Проделал все это с таким равнодушием, будто не случилось ничего особенного. И не случится в ближайшем будущем. А ведь уже завтра все рухнет, рассыплется на такие же осколки, как и этот хрустальный бокал. Только вот вряд ли осколки его жизни, его карьеры будут столь же красиво мерцать радужными бликами в отсветах пламени… Какая хрупкая вещь – жизнь человека! Банальная, в общем, мысль. Как и убеждение в том, что врачам положено заниматься спасением жизней. А вот доктор Шебалин, напротив, решил ее уничтожить. И не одну даже, а целых две – одним махом!
Сколько времени прошло с тех пор, как ушел Марк, Жорж не знал. Вокруг вновь царили тишина и покой – часы в углу продолжали мерно тикать, от камина шло приятное тепло, а Комаровский все продолжал сидеть с осколками фужера, наводя стекляшки на огоньки свечей и разглядывая их радужные блики. За этим занятием его застал Федор.
- Уснул ваш пациент, Игорь Владиславович. Что еще прикажете делать?
- Ничего не прикажу, - он, наконец, оторвался от своего занятия, поднялся и вручил осколки камердинеру, а сам вернулся в кресло. Федор, меж тем, с удивлением и ужасом взирал на коричневое пятно, расползшееся по шелковой бумаге обоев.
- Что же это такое, Игорь Владиславович? Аль поссорились вы с коллегой?
Невесело усмехнувшись себе под нос, Комаровский ничего не ответил, подумав вдруг, а мирился ли он с Марком вообще?
«Кто старое помянет…» Да-да, именно так он тогда и сказал, дескать, кто старое забывает – обоих глаз лишается! Вот и он, Жорж, обо всем позабыл, видать, потому и ослеп!
- Ступай, Гаврилыч. Завтрашний день будет не из простых.
Федор мало что понял, но спорить не стал. Вышел из кабинета, притворив за собой дверь, и вновь отправился проведать раненого. Комаровский, меж тем, решил, что должен действовать. Спасать жизнь! Не свою, а ту, что ему была нынче вверена! И пусть его арестуют за пособничество, но Глеба он отсюда все-таки отправит. Марк вряд ли пойдет в полицию прямо теперь, отложит до утра. А к утру, он что-нибудь придумает. Однако легко было сказать! Начав составлять план действий, Жорж постоянно натыкался на собственные ошибки, последствия которых будет весьма непросто компенсировать. «Так, Федора предупреждать не надо – он, в случае чего, и сам ничего не расскажет про ночного пациента. А вот кучер Марка – его свидетельство будет куда более весомым…» Но прежде всего надо было устранить следы пребывания посторонних в доме.
Наведя порядок в приемной, Жорж пошел к Глебу. Федору, который был еще там, он все же вкратце пояснил, что происходит, и что завтра у них будут гости – незваные, но ожидаемые. Потом, потратив некоторое время, сумел привести в чувство Вершинского.
- Мне жаль, что я не смогу до конца исполнить данное слово. Но тебе нужно будет уйти прежде, чем сюда явятся жандармы… Не прямо сейчас, но как только рассветет. Пока же спи, набирайся сил.
- Прости, Жорж! Следовало предвидеть это прежде, чем идти к тебе за помощью. Я уйду, но мне нужна одежда и…
- Оружие? У меня есть наградной пистолет. Возьмешь его. Теперь спи. Я разбужу тебя через пару часов.
Едва часы пробили шесть раз, в доме на Пантелеймоновской начались сборы. Глеб был переодет в новое платье, но прежде сбрил бороду и перестал походить на беглого каторжника. Теперь его можно было скорее принять за почтенного престарелого господина, спозаранку отправившегося погулять. Образ дополняла трость Жоржа, один из его же цилиндров и потертая пелерина.
- Отсюда ты сможешь пешком добраться до Захарьевской. А уж там – возьмешь себе извозчика и прочь из города. Вот деньги на дорогу и обещанное оружие, – сказал Комаровский, передавая все указанное в руки Глебу, который уже был готов уходить.
Но именно в этот момент в парадную дверь громко постучали – не терпелось, видно, Марку Анатольевичу оказать содействие сыску и показать свою преданность Государю!
- Через черный ход! – воскликнул Жорж, не обращая внимания на стук и на громовой голос начальника жандармов, который требовал немедленно отворить двери.
- Они не дураки, Жорж. Я хорошо их знаю, а они хорошо знают меня. И на этот раз уйти точно не позволят... Только вот запросто я им не дамся! – глаза Вершинского вдруг загорелись каким-то бешеным огнем и, выхватив револьвер, он взвел курок. Прошло несколько долгих мгновений, в переднюю продолжали настойчиво ломиться – только это уже был не стук, а равномерные удары чем-то тяжелым. Жандармы ломали двери. Наконец, раздался треск, затем звук падения и громкий топот множества ног. Федор рванул в прихожую, где неистовым лаем заливалась Марыся.
Как все происходило дальше Жорж, понять не успел. В тот момент, когда шаги в коридоре стали приближаться к комнате, где они остались вдвоем с Вершинским, внезапно раздался оглушительный выстрел.

Ксения Ларионова

По расписанию, дежурство Ксении Константиновны нынче начиналось не с самого раннего утра, а с одиннадцати часов. Точнее говоря, никакого «расписания дежурств» у княжны Ларионовой – да и ни у кого из дам благотворительного общества в клинике, конечно, не было, да и быть не могло, ибо работали исключительно на добровольных началах. И все же, ради удобства, чтобы не толочься всем вместе в одни часы, в одиночку сбиваясь с ног от избытка неотложных дел в другие, менее удобные с точки зрения повседневной жизни, и решено было пару месяцев назад установить некое подобие графика, которого сестры милосердия старались придерживаться. Обычно Ксения легко соглашалась на более поздние дежурства: во-первых, не любила рано вставать, а во-вторых – не испытывала потребности в активной светской жизни, что было основной причиной нежелания большинства незамужних девиц, да и молодых замужних дам, работать во второй половине дня. Ибо как же, скажите на милость, в этом случае успеть отдохнуть и привести себя в порядок должным образом перед вечерним выходом?!
Однако сегодня утром княжна едва сдержала себя, чтобы уехать в больницу еще до завтрака – сердце было, что называется, «не на месте», еще с вечера накануне, когда ее вежливо, но неумолимо отодвинули в сторону, отвергнув предложенную помощь. Да, вчера она была обижена не только на доктора Комаровского – это последнее время стало, кажется, ее привычным состоянием, но и на Марка Анатольевича, который проявил совершенно неуместную, на взгляд Ксении, с ним солидарность в этом вопросе. Обида была тем горше, что помочь она хотела искренне. Но уже на подъездах к дому горечь постепенно сменилась странным тревожным ощущением, превратившимся в убежденность после того, как за ужином брат рассказал последнюю из нашумевших столичных новостей о небывалом прежде происшествии – побеге из Петропавловской крепости опасного преступника.
- Но как же это?! – удивилась Нина, откладывая в сторону столовый прибор и с интересом устремляя взгляд на мужа. – Все говорят, что бежать оттуда невозможно, а теперь выясняется, что любой более-менее ловкий злодей…
- Не любой! – возразил князь Ларионов, покачав головой. – Этот человек известен своей дьявольской изобретательностью. Пишут, что он совершил прежде две неудачных попытки. И лишь на третий раз, весьма достоверно симулировав болезнь, обманул бдительность местного доктора, который приказал снести его в госпиталь Алексеевского равелина. Вот во время транспортировки-то он и сбежал, убив при этом двоих своих охранников.
- Боже мой, какой кошмар! И его до сих пор не нашли?
- Еще нет, но в «Ведомостях» пишут, что он был ранен, потому вряд ли сможет долго скрываться… Ксеня, что с тобой?! Ты так бледна!
- Я… нет! Со мной все хорошо, просто голова что-то закружилась – устала на работе! – поспешно откликнулась княжна, изо всех сил вцепляясь руками в края своего стула, чтобы унять дрожь в руках.
- Вот, я и говорю, дорогая, что тебе не стоит проводить так много времени в этой кошмарной больнице… среди этого кошмарного отребья! – последнее время постоянные отлучки золовки нервировали ее все сильнее, и теперь княгиня Ларионова вновь готова была оседлать своего любимого конька. – Среди которого, между прочим, вполне может оказаться и этот ужасный человек! Антон… ну скажи, что я права?! Почему ты никогда меня не поддержишь?! А ведь я права и скоро начнутся разговоры…
- Нина! Нина, успокойся! Поверь, я во всем тебя поддерживаю. И мне тоже не нравится, что Ксения много времени проводит в больнице… Но она – взрослый человек и имеет полное право распоряжаться сама своим временем и своей жизнью.
- Одна я, похоже, ни на что не имею здесь права! – воскликнула княгиня. И, встав из-за стола, демонстративно покинула обеденную комнату.
Ксения и Антон Константинович молча смотрели ей вслед. В глазах князя читалась легкая усталость, княжна же, кажется, даже не поняла, что произошло.
- Ксеня, у тебя точно все хорошо? Ты ничего от меня не скрываешь? – спросил брат, когда они остались наедине - племяницы Александры нынче дома не было, она гостила у других своих дяди и тёти, потому ужинали Ларионовы до того втроем.
- Разве я когда-нибудь умела что-либо от тебя скрывать? – совладав, наконец, с внутренней дрожью, Ксения улыбнулась, немного вымученно. И после даже нашла в себе силы поддерживать какое-то время видимость застольной беседы. Однако вскоре все же попросила разрешения подняться к себе.
Антон не возражал, ему предстояло еще сегодня же закончить беседу с женой – откладывать на потом решение подобных споров князь считал ошибкой многих несчастливых в браке людей. Потому, проводив сестру до ее комнаты, отправился прямиком в будуар Нины Николаевны. Ксения же в ту ночь так и не сомкнула глаз, а наутро, едва допив свой кофе, бросилась собираться в клинику…

Марк Шебалин

- Марк Анатольевич! Слава богу! – профессор Буяльский поднялся из-за стола и двинулся навстречу Шебалину, едва ступившему на порог ординаторской и несколько опешившему от подобной реакции на свое появление. – Я уж думал, что и за вами нынче придется собирать поисковый отряд!
- Прошу прощения, Илья Васильевич, - чуть помедлив в раздумье, откликнулся Марк, протягивая руку профессору, который тотчас ее рассеянно потряс. – Но разве я куда-то нынче опоздал?
- Пока нет, но еще четверть часа – и опоздали бы, - загадочно улыбнулся Буяльский, которому, верно, нравилась выбранная им нынче роль интригана – или же был по душе озадаченный, и от этого немного глуповатый вид самого Шебалина.
Тот же по-прежнему не мог понять, куда клонит собеседник – до мгновения, когда Илья Михайлович воздел к небу указательный палец, произнеся при этом единственное слово: «Ринопластика!» После чего последовали краткие объяснения, которые, по большому счету, были для Марка совершенно лишними. Озадачило и неприятно задело лишь то, что Желнов не сдержал обещания дождаться хотя бы вечера. Ведь объяснил же он ему, что в нынешнем своем состоянии Вершинский сбежать все равно не сможет, а у доктора Комаровского в клинике с утра чрезвычайно важная операция, к которой он готовился почти два месяца! Вот и верь людям после этого на слово! С другой стороны, что стоит слово жандарма…
- Нет-нет, профессор! Это решительно невозможно! Жорж буквально бредил этой операцией все последнее время, все уши мне прожужжал… Да я и не готовился. Давайте подождем еще хотя бы час, уверен, что это какое-то недоразумение…
- Хирургия не ждет! – гневный оклик Буяльского заставил Марка замолчать. Он не хуже остальных знал о том, что профессор – мягкий и деликатнейший в обыкновенном общении, в своей операционной превращается в форменного деспота и не терпит ни опозданий, ни пререканий. А Комаровский задерживался уже на полтора часа и никак этого не объяснил. – Это тем более возмутительно, Марк Анатольевич, как раз по той причине, о которой говорите вы.
- Но вы же послали кого-то к нему домой?
- Ну, разумеется, за кого вы меня держите?! Первым же делом! Так консьерж там буквально наперерез грудью на моего посыльного кинулся, со словами, что доктор не велели никого к себе пускать! Каково?!
- Странная история, ничего не понимаю! – кивнул Шебалин и на этот раз даже почти не покривил душой. – Что там происходит?
- А вот не знаю, и думать больше не хочу на эту тему! Потому оператором, коль все внезапно вышло, на этот раз, уж так и быть, пойду сам, вы же – ассистентом. И отказа вашего не приму!
- Да что вы, Илья Васильевич! Знаете ведь: за честь почту просто скальпель вам подавать!
- Вот и договорились. А теперь переодевайтесь – и жду вас в операционной.

Ксения Ларионова

Еще в вестибюле Ксению Константиновну буквально огорошила одна знакомых дам. Отведя княжну в сторону, она испуганным шепотом поведала про «ужасное происшествие», о котором вот уже два часа, как гудит вся больница: доктор Комаровский задержан жандармами по подозрению то ли в соучастии в преступлении, то ли в сокрытии оного.
- Что за абсурд?! В каком таком преступлении?! Кто это сказал? – чувствуя, как что-то в груди тяжело ухнуло вниз, Ксеня схватила ее за рукав, пристально вглядываясь в лицо, словно надеялась прочесть по нему, что все это какая-то нелепая шутка или ошибка. При этом четко понимая, что никакой ошибки здесь нет и быть не может.
- Камердинер его пришел и сказал. А самого доктора еще поутру хватился Буяльский. Послали к нему домой, а там ответили, что доктор нынче никого не принимает, так что пришлось Илье Васильевичу идти вместе с доктором Шебалиным…
- Так Марк Анатольевич, выходит, здесь? На месте?
- Да, я ведь говорю – оперировал вместе с Буяльским, а после, кажется, пошли к нему в кабинет… Ксения Константиновна, куда же вы?! – воскликнула она вслед стремительно убегающей вверх по широкой мраморной лестнице княжне, выражение глаз которой неуловимо изменилось после этих слов. Но та ее уже не слышала.
В коридоре второго этажа здания народу было больше, потому и вопрос, знает ли она о докторе Комаровском, Ксеня успела услышать в свой адрес как минимум три раза прежде, чем добралась до кабинета профессора Буяльского. Дверь была лишь прикрыта, потому голоса двух мужчин – Шебалина и самого Ильи Васильевича, доносились до слуха княжны достаточно отчетливо. Замерев подле нее, чтобы немного отдышаться и одновременно успокоить рвущееся из грудной клетки после беготни в тесном корсете сердце, Ксеня невольно прислушалась к разговору в кабинете.

Марк Шебалин

Операция прошла настолько удачно, насколько это вообще возможно для первого подобного опыта. Самого пациента Марку Анатольевичу уже доводилось встречать в стенах клиники, куда того прежде приводили родственники для очередного осмотра докторами. Не запомнить его, впрочем, было невозможно. Молодой офицер, около года тому назад предпринявший успешную попытку побега из кавказского плена, в один из предыдущих, неудачных разов, он претерпел от своих мучителей всевозможные издевательства, обезобразившие его внешность до такого состояния, что несчастный стеснялся теперь показываться в обществе. Жорж рассказывал, что отчаявшись, он даже предпринял попытку покончить с собой, но был спасен – все там же Комаровским. Который после, узнав его историю, и предложил попытаться помочь. Планировалось прежде невиданное в Петербурге – фактически создать человеку новый нос на месте отрезанного черкесским кинжалом. Буяльский, который уже некоторое время проявлял интерес к пластической хирургии, видя в данном направлении большие перспективы, тоже загорелся этой идеей. И вот сегодня наступил долгожданный для всех день, который для самого Жоржа, верно, должен был стать днем его триумфа. И Марк, уважая в нем великолепного хирурга и понимая, что это для него значит, в самом деле, не желал лишать его возможности вкусить заслуженный успех – буде все пройдет успешно. Или же испытать разочарование, если ничего не получится. Но вышло так, как вышло. И потому чувствовал себя немного Лжедмитрием, несмотря на то, что, оказавшись на месте Жоржа волею случая, по меньшей мере, не помешал профессору Буяльскому. А может, даже и помог. Илья Васильевич очень хвалил его руки и несколько раз сказал о том, что Марку следует хорошо подумать о том, чтобы «оставить глупости», под которыми - здесь Шебалин, в принципе, был согласен - в основном имелась в виду его частная практика, и заняться тем, для чего он на самом деле предназначен – хирургией. Последнее слышать было особенно приятно.
После того, как был сделан последний кожный шов и со всей тщательностью наложена повязка, двое абсолютно довольных собой докторов отправились в кабинет профессора отпраздновать удачу. Но прежде зашли в ординаторскую, где их и застало известие об аресте Комаровского.
- И все-таки, Марк Анатольевич, согласитесь, возмутительно! – спустя две четверти часа, когда они все же пришли в его кабинет, удрученно твердил Буяльский, размахивая зажатой в руке трубкой, которую до того усердно набивал и раскуривал. – Во-первых, я априори не верю, что Игорь Владиславович может быть виновен в том, в чем его подозревают. А во-вторых – забрать под стражу почтенного человека, врача! Словно какого-то матерого преступника! Разве нельзя было оставить его до выяснения обстоятельств хотя бы под домашним арестом? Нет, я нынче же намерен ходатайствовать к самому Леонтию Васильевичу! Мы знакомы шапочно, но уверен, он выслушает мои доводы и…
Шебалин, давно уже равнодушный к табаку, но большой ценитель хорошего алкоголя, в течение всей гневной тирады профессора молчал и задумчиво рассматривал остатки коньяку в своем бокале, медленно покачивая пузатую, напоминающую маленький бочонок на короткой ножке, хрустальную емкость. Когда же Буяльский завел речь о том, что намерен идти к Дубельту¹, вдруг вскинул глаза и проговорил:
- Илья Васильевич, извините, что перебиваю, – произнес он, и голос его прозвучал тихо и несколько вкрадчиво. – Сказать по правде, на вашем месте я бы не торопился ввязываться в это дело. Что мы, в сущности, знаем о докторе Комаровском кроме того, что он рассказывал нам о себе сам? Я знаком с ним с юности, и то… Поверьте, в жандармском корпусе служат не дураки, потому непременно во всем разберутся без нашего участия. Расскажите лучше про то, как вам пришла в голову совершенно замечательная идея взять кожный лоскут для пластики именно со лба? Каюсь, прежде я почти не интересовался этим разделом хирургии, потому что-то читал лишь о методике Тальякоцци² – много лет тому назад. Да и то, признаться, не верил, что это возможно применять широко, а не в качестве эксперимента. Но представить, что буду когда-нибудь сам участвовать в чем-то подобном…
- Прежде всего, это не моя идея, это метод Лисфранка³, предложенный почти десять лет назад. Я и сам не слишком верил в успешность такого предприятия, но доктор Комаровский убедил меня. К слову, а что вы, собственно, имеете в виду, говоря о том, что мы его плохо знаем?
- Ничего! Ровным счетом ничего, кроме того, что сказал. Просто не стоит забывать, что у всех у нас есть свое прошлое, в котором иногда присутствует то, о чем не хочется говорить вслух… Минуту, профессор, прошу прощения…
С этими словами Шебалин прислушался, а затем поднялся со своего места, быстро и практически бесшумно переместившись к двери, распахнув которую настежь, увидел стоящую прямо перед ним княжну Ларионову.
- Ксения Константиновна, душа девица! – с удивлением приподняв брови, произнес он, перед тем обернувшись к Буяльскому, как бы объясняя тому свои действия минутной давности. – Что вы тут делаете? Давно ли стоите и почему не заходите?

______________________________________________

1 - Леонтий Васильевич Дубельт (1792 - 1862, Санкт-Петербург) — дворянин, генерал от кавалерии (1856); начальник штаба Корпуса жандармов (1835—1856) и управляющий III отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии (1839—1856).

2 - Гаспар Тальякоцци (1545 – 1599), итальянский хирург, который еще в 1597 году опубликовал работу «De Curtorum Chirurgia per Insitionem» («Хирургия дефектов всаживанием») с описанием пластики носа и губы лоскутом с плеча и 22 рисунками, в том числе с изображениями необходимых хирургических инструментов (закругленных игл, скальпелей, щипцов).

3 - Жак Лисфранк де Сен-Мартен (1790 - 1847) — французский хирург и гинеколог. Также считается одним из основоположников пластической хирургии. В 1828 году предложил реконструировать нос, используя кожу со лба.

Ксения Ларионова

- Да ведь это же вы…
- Прошу прощения? – Марк Анатольевич вновь оглянулся на профессора и невольно попятился назад от наступавшей на него с крайне решительным видом княжны. – Ксения Константиновна, милая, о чем вы? Я – это определенно я. Равно как и вы – это точно вы. Хотя и выглядите необычно взволнованной. Зайдите, присядьте, прошу вас! Может быть, желаете стакан воды?
- Прекратите паясничать! Вы прекрасно понимаете, о чем речь, господин Шебалин! Но если непременно хотите, чтобы я произнесла это вслух – извольте: я считаю… Нет, убеждена, что именно вы написали тот мерзкий донос! – едва не отпихнув его в сторону, Ксеня сделала еще несколько шагов и остановилась посреди кабинета. Илья Васильевич, немедленно поднявшийся при появлении дамы, молча переводил озадаченный взгляд с Ксении на Шебалина и обратно. – Единственное, что пока непонятно, зачем? Неужели одна лишь обыкновенная зависть способна была толкнуть вас на подобную мерзость?
- Но помилуйте, княжна, почему же сразу я?! Вы и сами знали обо всем не хуже меня, да к тому же, в последнее время откровенно не ладили с доктором Комаровским. Это может подтвердить кто угодно из тех, кто видел, как вы общаетесь между собой, – спокойно сказал в ответ Шебалин. Ксения Константиновна, вероятно, не ожидавшая такого поворота, растерянно заморгала, чуть приоткрыв рот и не зная, что ответить.
Тем временем, Марк Анатольевич пожал плечами и, с чуть заметной насмешливой улыбкой, сложив на груди руки, продолжил тем терпеливым и назидательным тоном, каким обыкновенно взрослые втолковывают непонятливому ребенку всем известную истину.
– Вы, сударыня, девица достойная во всех отношениях, но иногда столь наивны, что не видите очевидного. А оно состоит в том, что любимый и всеми нами глубокоуважаемый Игорь Владиславович, и правда, совершил преступное деяние! Ведь его… друг – мало того, что беглый злодей, замышлявший против Государя императора, так еще и убийца двух ни в чем не повинных людей, по трупам которых он вознамерился продолжить путь к своей Утопии. И вы, конечно, тоже это знаете, коли обо всем так блестяще догадались… Или вы, может, его таковыми не считаете? – чуть склонив голову набок, прибавил Шебалин и пристально посмотрел в глаза княжне.
- Но вы ведь вчера тоже ему в этом помогали, зачем?
- Позвольте! Я помогал не Комаровскому, я помогал человеку, жизни которого грозила опасность. Исполнял врачебный долг. А как только посчитал его исполненным, немедленно удалился. С тем, чтобы после выполнить еще одну не меньшей важности обязанность – как верный подданный своего Государя. Так что ваших претензий, княжна, я не принимаю и здесь.
- Вот, значит, как, господин верноподданный… подлец? – в тихом голосе княжны, стоявшей, вздернув подбородок, не сводя пылающего гневом взгляда с лица Шебалина, который, казалось, тоже изучал ее с неподдельным интересом, натянутой стальной струной зазвенело презрение. – Все рассчитали? Какая жалость, что я не мужчина, иначе вряд ли стала бы с вами разговаривать на эту тему так долго!
- Да нет уж, мадемуазель. То, что вы не мужчина – это скорее ваше счастье. В сложившейся ситуации. Иначе, боюсь, я бы тоже вряд ли выслушивал вас так долго, как нынче. Впрочем, и теперь уже устал.
- Господа! Марк Анатольевич, Ксения Константиновна, ради всего святого, о чем речь?! Да что здесь происходит, в конце концов? – опомнившийся от изумления Буяльский метнулся к ним, замершим посреди комнаты, меряя друг друга неприязненными взорами, словно два дуэлянта у настоящего, а не вымышленного гипотетического барьера – за мгновение до решающего выстрела. Но ни Шебалин, ни княжна даже не повернулись в его сторону.
- Устали?! Ничего, скоро отдохнете! – кивнула она. – Я еще лишь на минуту займу ваше драгоценное внимание. Вы правы, как у женщины, у меня нет права вызвать вас на честный поединок. Но вот это… - размахнувшись, как следует, княжна вдруг влепила Шебалину вначале одну звонкую пощечину, а через мгновение, подумав, еще и вторую, которая, к сожалению, вышла уже не столь наглядной, ибо от нее Марк Анатольевич все же успел немного уклониться. – Это – как женщина – я точно имею полное право себе позволить!
С этими словами, она развернулась к нему спиной и быстро пошла прочь, лишь теперь обратив внимание, что у открытых дверей профессорского кабинета на шум, доносившийся изнутри вот уже несколько минут, успела собраться порядочная толпа любопытствующих. Которая изумленно расступилась перед княжной, словно воды реки Иордан перед Иисусом Навином, в тот момент, когда та подошла к выходу, практически в полном составе обернувшись затем ей вослед – когда Ксения Константиновна, так же молча прошествовав и мимо них тоже, застучала каблучками по мраморному полу коридора, решительно удаляясь в сторону лестницы. Никогда прежде княжна, с юных лет мучительно красневшая всякий раз, когда случалось оказываться в центре всеобщего внимания, еще не чувствовала себя настолько довольной и удовлетворенной, как нынче. Никогда прежде еще ощущала такой решимости, будучи точно уверенной в том, что она должна сделать дальше.

Игорь Комаровский

У окна, в кабинете начальника дивизиона корпуса жандармов, стоял мужчина и задумчиво барабанил пальцами по стеклу. На вид ему можно было дать лет сорок. Он был высок и худощав, от своего отца унаследовал тяжелый взгляд серо-стальных глаз и пышные усы. Так же, как отец, уже имел значительную, залысину, открывавшую лоб, на котором сейчас была заметна глубокая морщина. Он хмурился и явно был чем-то озабочен, только пока не мог до конца высказать свою мысль. В то же самое время, другой мужчина, постарше, сидел за столом. И руки его, сложенные замком, были неподвижны, да и сам он подобно статуе, сидел прямо и будто даже и не дышал.
- Да нет, ну не совсем же он дурак, Альберт Федорович!
- Не дурак, только чересчур порядочный. Я его еще с войны знаю, - молодой мужчина у окна постучал пальцами теперь по своей ноге и покачал головой, - но думаю, мы все же сможем его убедить. Ну не станет он ломать себе жизнь из-за пустяка?!
- Хорош пустяк, - вздохнул второй мужчина и переменил позу, откинувшись на спинку кресла. В этот момент раздался тихий стук, и вскоре в дверях показалась голова дежурного, - Приведите его, голубчик.

***
Комаровский провел под арестом уже часа три. Камера при жандармском отделении была маленькой и сырой, но все это время он размышлял о том, что в застенках Петропавловской, скорее всего, будет еще хуже. В сущности, положение было не настолько безвыходным, чтобы грозить подобной мрачной перспективой, но сейчас им полностью завладела такая тоска, что сгинуть совсем в этой проклятой крепости казалось даже лучшим вариантом развития событий, чем жить всю оставшуюся жизнь на свободе – но с позором.
Взглянув на свои ладони, Жорж будто бы вновь увидел на них кровь Вершинского, хотя, конечно же, давно ее уже оттер. «Зачем он так?!» – мысленно задавал он себе один и тот же вопрос, не дававший покоя. И тут же отвечал на него словами самого Глеба: «Лучше так, чем от их рук!»
…Вершинский выстрелил себе в грудь из оружия, которое Жорж только что отдал ему, едва в коридоре послышались шаги жандармов. Он едва успел подхватить его, уже умирающего, на руки. И в последнюю свою минуту Глеб успел нащупать его руку и вложить в нее пистолет. Тогда Комаровский еще не понял, зачем. Когда же догадался, пришел в ужас – его застали на месте убийства с пистолетом в руке! Посчитали убийцей? Или же просто укрывателем преступника? Произошедшее настолько потрясло его, что он не помнил ничего, что происходило сразу после этого. Позже, без сопротивления, позволил увести себя прочь из дома, и вот уже который час подряд сидит в этой камере, тупо уставившись на свои руки, и ничего не ждет. Обострившийся в тишине слух зафиксировал чьи-то шаги в коридоре, они приближались. Наконец, в замке повернулся ключ, дверь, скрипнув, отворилась, и в камеру вошел молодой сержант, который велел Комаровскому следовать за ним:
- Вас ждут в кабинете следователя, - коротко пояснил он в ответ на вопросительный взгляд.
Когда пришли на место, Игорь Владиславович взялся за ручку двери и смело шагнул в комнату. Увидев сразу двух человек, в первый момент растерялся, но, быстро собравшись, поздоровался с присутствующими, прошел несколько шагов и сел на стул, на который ему указали. Хозяином кабинета, как в ту же минуту стало ясно, был полковник Орлецкий, которого Жорж хорошо знал как своего давнего пациента. Впрочем, и второй был известен ему не хуже: сын генерала Гейсмара, которого ему тоже не раз случалось консультировать по поводу старых боевых ран.
- Да, Игорь Владиславович! В неприятную переделку вы нынче угодили! Но признаюсь, был я и сам весьма озадачен нынешним утром. Только вообразите: является нынче ко мне один из подчиненных, некий Желнов. Знаете такого? Нет? Ну и ладно. Приходит, значит, и кладет на стол листок бумаги. Да не простой какой листок, а форменный донос на вас, милостивый сударь мой! Где некий господин обвиняет вас мало что в содействии особо опасному преступнику, так еще и в укрывательстве оного у себя дома! Ну не чушь ли?! Я вот сразу понял, что глупость! И потому, естественно, немедленно доложил о том полковнику Орлецкому. Конечно, совсем спустить дело на тормозах было невозможно… Слышал, что мои малые немного переусердствовали: дверь входную вам сломали, прислугу насмерть выпугали? Каюсь! С другой стороны, кабы они вовремя не поспели – так не миновать бы куда большей беды!
Комаровский внимательно слушал Альберта Федоровича, и с каждым новым словом этого долгого вступления ловил себя на том, что понимает его все меньше.
- Вас же пригласили мы сюда для окончательного разъяснения некоторых темных мест этой истории. Да вот вышла еще незадача: секретарь мой внезапно заболел. Мы со Степаном Ильичом вначале замену искать хотели, а после подумали, что и сами ведь писать умеем! Верно? – полковник с готовностью кивнул, и Гейсмар продолжил. Раскрыв перед собою кожаную папку, он извлек из нее лист бумаги, исписанный мелким почерком:
- Здесь сказано, доктор, что вы вступили в преступный сговор с неким Глебом Андреевичем Вершинским, который за год до этого бежал из каторги, а полгода назад был задержан на конспиративной квартире со товарищи, с коими замышлял покушение на особу самого Государя императора. И еще то, что вначале недели нынешней сей злодей вновь сумел обманом покинуть Петропавловскую крепость, совершив притом двойное убийство. А вы после того его у себя лечили, укрывали, да еще и намеревались оказать содействие в дальнейшей деятельности.
От слов Гейсмара остатки краски покинули лицо Комаровского, который в тот момент и сам немало походил на покойника. Ужаснули его даже не подлость и предательство бывшего друга – с этим он уже успел почти что примириться. Но Глеб! Безусловно, из обрывочных бесед Жорж понял, что тот успел значительно перемениться со времен их общего студенчества. Да и не могло быть иначе. Однако в своих наивных юношеских мечтаниях о свободе и счастье для всех, они никогда не видели себя хладнокровными и беспощадными убийцами. Или, может быть, это только он сам не видел?.. Узнав обо всем этом прежде, стал бы он так яро помогать Глебу? Теперь Жорж и сам до конца не знал ответа на этот вопрос. Однако доносить на него он не стал бы точно даже в этом случае…
- Между тем, Игорь Владиславович, я имею несколько иные сведения о произошедшем с вами накануне вечером и ночью, - продолжал свое повествование Альберт Федорович. – Согласно им, вчера вы, как и всегда, закончили работу около семи пополудни, верно? Верно. Затем покинули больницу в совершенном одиночестве и отправились домой пешком, как и всегда. Дома были всю ночь один и никакого преступника не лечили и не укрывали. А вот утром! Утром, чуть свет, в ваши двери раздался стук. Камердинер Федор открыл дверь – а на пороге неизвестный ему мужчина, который с угрозами и пистолетом в руках ворвался в ваш дом. Далее, в кабинете, где вы вечером случайно уснули, он стал требовать от вас содействия в своих преступных намерениях путем предоставления убежища. Вы же уговаривали его не горячиться, просили убрать оружие – я ведь знаю, какой вы дипломат, Игорь Владиславович! А сами тем временем извлекли из ящика стола собственный пистолет. Заметив ваши действия, злодей попытался стрелять, но вы, к нашему всеобщему счастью, его опередили. Ведь так же все было на самом деле?!
- Вы ошибаетесь, - тихим, не своим голосом произнес Комаровский и покачал головой. – У него не было с собой оружия.
- Ну как же это «не было»?! – в разговор вмешался Орлецкий, - А это что? Наши его у вас дома при обыске нашли. Говорят, под кресло, собака, отлетел, аж к самой стене, потому не сразу и приметили. - с этими словами Степан Ильич извлек из ящика стола простенький и дешевый пистолет, положив на папку с доносом. – Вершинский его, видать, обронил, падая.
- В это никто не поверит. Шито белыми нитками, - покачал головой Жорж.
– Да о чем речь, доктор?! Никто не поверит вот в это! – теряя терпение, Гейсмар помахал доносом Шебалина прямо перед его лицом, - Именно это и есть форменный бред! Я, конечно не портной, но кое-что знаю про хорошо пошитый фрак. Его сначала кроят, потом сметывают, примеряют, а уж после сшивают окончательно. Вот и мы с вами так поступим. А если вы, из какого-то непонятного упорства, и дальше станете пытаться разрушить собственную жизнь и карьеру, то я вам в том содействовать не намерен! Вернее, не позволю вам этого!
- Зачем вам это нужно?
- Зачем мне?! Да хотя бы вот из-за этого! – Гейсмар внезапно с силой хлопнул себя по ноге, - Если бы не вы, не было бы ее у меня теперь, а может, и даже меня самого бы не было! Это ведь вы не позволили нашим военным мясникам отрезать ее, и сами вытащили все осколки гранаты! И это вы после выхаживали меня, не позволяя никому из них приближаться к моей ране. И только потому я сейчас могу ходить, хромая на свою ногу, а не на кусок деревяшки!
На крик начальника в кабинет вновь заглянул сержант, который привел сюда Жоржа. Но Альберт Федорович так грозно рявкнул, чтобы тот убирался прочь, что несчастный едва не прищемил себе голову, поспешно закрывая дверь. После чего Орлецкий и Гейсмар в два голоса еще долго убеждали Комаровского, что все, что они предлагают ему – вовсе даже не ложь. Да даже если и ложь – то исключительно во спасение.
- Но как же свидетельство Шебалина? А есть еще и его кучер, который видел нас вместе с Вершинским.
- Да какое значение имеет его свидетельство, мужика этого, который тем более у Шебалина вашего в услужении. А значит, от него зависит? Консьерж же вашего возращения не видел, и соседи с нижнего этажа ничего подозрительного не заметили. Ваш камердинер тоже свидетельствовать против не станет… Кстати, он скоро должен сюда явиться.
- К слову об алиби! А вот хорошо было бы и Игорю Владиславовичу сыскать надежного свидетеля в его пользу, а? – вдруг предложил Степан Ильич, - Элеонору Валериановну, к примеру. Не знаете такую, Жорж? Она в заведении у мадам Полетты работает. Весьма умная женщина и надежная. Может, это она у вас вчера была? Ну, вспоминайте же быстрее? Была?! А может, и до утра задержалась? А когда Вершинский к вам ворвался, спряталась, но все слышала. А после – пользуясь суматохой, покуда обыск производили, да с телом возились, тихонечко выбралась из убежища, да и была такова? Ну, испугалась женщина, мало ли!
Предлагаемые версии казались Жоржу все более безумными и менее правдоподобными. Чувствуя, что скоро и сам рехнется, он слушал их молча, чем лишь сильнее раззадоривал своих добровольных помощников. И сколько бы еще длился этот разговор – неизвестно. Но через сколько-то времени – сам доктор уже потерял ему счет, в дверь кабинета снова осторожно постучали и все тот же сержант доложил, что приема у Альберта Федоровича настойчиво требует некая дама, утверждая, что устроит грандиозный скандал, если не добьется своего.

Ксения Ларионова

Решимость достичь какой-либо цели не всегда означает знания способа ее достижения. Ксения Константиновна осознала эту истину лишь в тот момент, когда извозчик наемного экипажа, в котором княжна только что успела расположиться, поинтересовался, куда барышня желает ехать. А и верно, собственно, куда? Точного адреса дома, где живет Игорь Владиславович, у нее не было. Когда же, припомнив ценой значительных усилий, что Комаровский как-то упоминал Пантелеймоновскую улицу, Ксеня назвала ее вознице, тот, обернувшись, с удивлением взглянул на свою странную и явно чем-то встревоженную пассажирку, пояснив, что ему нужен более точный адрес. «Потому как дом-то там, барынька, не один-единственный!» Будто бы она и сама этого не понимает, подумала про себя в тот момент княжна. И с едва сдерживаемым раздражением попросила еще минуту, в течение которой надеялась сообразить, что делать дальше и кто ей может в этом помочь. Ехать домой и рассказать обо всем брату – бессмысленно, Антон станет выяснять подробности и детали, они потеряют время… К тому же, Ксения прекрасно знала, как он относится к событиям на Сенатской площади. То же и Глеб Георгиевич Стрижевский – еще один человек, который, возможно, мог бы помочь ей в этом деле, если бы не многие «но». А больше Ксения Константиновна в Петербурге «влиятельных» - в этом смысле – людей не знала. Потому окончательно утвердилась в уверенности, что придется пытаться самой…
- Так куда свезти-то вас, барынька? Решились, аль нет? – вопрос извозчика заставил княжну отвлечься от размышлений и вернуться в реальность:
- К зданию Жандармской управы вези! – на новый, еще более изумленный взгляд в свой адрес, Ксения нахмурила брови. – Я выразилась недостаточно ясно?!
Молча натянув поводья, «ванька» повез ее на набережную Фонтанки. Точно так же, без слов, лишь кивнув в ответ, когда она приказала дожидаться ее возвращения и никуда не уезжать.
Вопреки опасениям, пройти в само здание оказалось не так сложно. Дежурный в холле лишь поинтересовался, по какой она надобности. И, сполна удовлетворившись ответом, что по личной, что-то записал в свой журнал вместе с полным именем Ксении Константиновны и ее титулом, вновь погрузился в чтение какой-то книги. Секретарь самого полковника Орлецкого – так звали, судя по бронзовой табличке на двери указанного ей кабинета, того, кто ей был нынче нужен, оказался более настырным. И принялся выспрашивать подробности дела, по которому княжне Ларионовой было так необходимо переговорить с его командиром, утверждая при этом, что сам полковник нынче занят, и ждать его придется долго, поэтому лучше будет сегодня просто записаться, а само дело обсудить спокойно и без спешки.
- Я не могу! Это срочно, поймите! Вопрос жизни и смерти близкого мне человека! – в пылу, Ксения не сразу поняла, какие слова только что произнесла вслух, однако, даже осознав это, не смутилась: пусть все ложь, но это ложь во спасение! – И если вы немедленно не пустите меня в кабинет господина Орлецкого, будьте уверены, я сделаю все, чтобы до вашего с ним непосредственного руководства дошли сведения об исключительном, циническом безразличии к судьбам тех, кому вы давали присягу служить и кого обещались защищать!
Окончательно войдя в раж, каждое свое слово Ксения сопровождала постукиванием по секретарскому столу сжатой – чтобы не было видно нервной дрожи – в кулак руки. Отчего письменный прибор, папка и какие-то отдельные листы на зеленом его сукне едва заметно подпрыгивали.
- Но, сударыня, вы хотя бы вкратце объясните суть дела! Что мне доложить полковнику? – молодой офицер был явно обескуражен напором посетительницы и, в конце концов, дрогнул перед ним. Второй из присутствующих в приемной жандармов младшего чина, по виду – конвоир или охранник, и вовсе взирал на происходящее с оттенком священного ужаса. – Я ведь должен объяснить…
- Я объясню сама.
- Хорошо, обождите немного. Но я ничего не обещаю! – ответил он. Тем не менее, через пару минут княжне было предложено войти. И она – уже в который раз за этот день, с удивлением подумала о том, что иногда, возможно, действительно не стоит так уж бояться настаивать на своем. Однако едва лишь прошла за услужливо распахнутую секретарем дверь и увидела в кабинете полковника и – вместе еще с каким-то высоким худощавым мужчиной в штатском – Игоря Владиславовича, тотчас же забыла обо всем этом, радуясь лишь одному: тому, что, кажется, успела вовремя.
- Сударыня? – не зная, как к ней еще обратиться, полковник с интересом воззрился на новую посетительницу.
- Меня зовут княжна Ксения Константиновна Ларионова, и я пришла заявить, что этот человек, – жестом королевы она указала на вскочившего при ее появлении на ноги Комаровского, – этот человек мой любовник. И я готова свидетельствовать, что провела прошлую ночь в его доме и вместе с ним. Потому он никак не может быть обвинен в том, что ему инкриминируется. Повторяю: я готова подтвердить это под любой присягой и в любое необходимое время!
- Вот так-так! – крякнул в усы Гейсмар, метнув быстрый взгляд на Орлецкого.
- Да уж и не говорите, Степан Ильич. Это вам не мадам Полетта какая-нибудь…
Ксения, у которой от нервного напряжения тряслись теперь уже не только руки, по-прежнему, крепко сжатые в кулачки, но и все до одного поджилки, ни слова не поняла из их краткого обмена репликами. Все ее внимание в этот момент было обращено на Комаровского. Который тоже смотрел на нее, не отрываясь, и в лице его, кажется, не оставалось ни единой кровинки.

Игорь Комаровский

Если бы его сейчас ударили, он испытал бы схожие ощущения. В груди что-то резко остановилось, стало трудно дышать, перед глазами шли красные круги, а в ушах стоял странный металлический звон. Медленно, будто во сне, Игорь Владиславович поднялся со своего места и, глядя прямо в глаза княжне, появление которой здесь было просто невозможно, попытался пойти ей навстречу. Но сдвинуться с места так и не смог – одной рукой он оперся на спинку стула, другой провел по лбу, будто стараясь прогнать это наваждение.
- Господи!… Да что за чушь вы говорите, Ксения Константиновна! – проговорил он, наконец, когда в его душе, которая все это время пребывала в какой-то странной апатии, вновь зашевелились чувства и эмоции, что, вскипая, уже готовы были вылиться наружу бурным потоком, - Альберт Федорович, не было этой женщины со мной вчера! Была… как вы сказали? Элеонора какая-то! И вообще, давайте кончать этот балаган! Иначе я просто письменно сознаюсь в убийстве Авеля, а также Цезаря и любого, кого еще вам будет угодно!
Жорж не понимал – абсолютно отказывался понимать, что нашло на княжну? Для чего она надумала спасать его таким нелепым образом?! Но спросить ее об этом напрямую доктору не позволили. Орлецкий властным жестом остановил его бессвязный бред, подошел к Ксении Константиновне и загородил собою от Комаровского ее лицо. Взяв в свои руки дрожащие ладони княжны, он стал очень тихим голосом успокаивать ее, после повел к своему большому креслу и предложил присесть. Рядом на столике стояли разные графины – из одного полковник налил в стакан немного воды, а из другого туда же добавил коньяку.
- Выпейте, успокойтесь и давайте все проясним, - Ксения Константиновна послушно сделала несколько глотков. На щеках ее вновь появился румянец, она сделал пару глубоких вздохов и вроде как, даже пришла в себя. – Вы, сударыня, любовница доктора Комаровского?! Ну, это как-то неправильно. Вы, наверное, хотели сказать, являетесь его невестой? Об остальном не спрашиваю. Всякое бывает меж взрослыми людьми. Значит, коли я все верно понял, вчера вы всю ночь были с доктором в его квартире? Стало быть, никого более там быть не могло. А утром? Утром вы там тоже были? – Ксения внимательно смотрела в лицо Орлецкому, и, словно под гипнозом, едва заметно кивала в такт его вкрадчивым словам. – Значит, соответственно, вы были там и тогда, когда этот сумасшедший арестант, сбежавший из крепости, ворвался в комнаты доктора и стал угрожать ему оружием? А вы, конечно же, испугались и спрятались за ширмой в углу? А дальше, когда Игорь Владиславович, защищаясь, выстрелил и убил Вершинского, вы, должно быть, потеряли сознание от страха. Потому, когда ворвались жандармы, ничего не слышали и очнулись только, когда в квартире никого уже не осталось? – она снова растерянно кивнула в ответ, - Ну вот, видите, как все прекрасно прояснилось!
- Хватит! – взорвался Жорж, - Я вам, Степан Ильич, запрещаю впутывать ее в эту грязь! Она здесь ни при чем! Ее там быть не могло. Потому как…
- Хватит, Комаровский! Да что такое, в самом деле?! Вы начинаете уже надоедать мне своим рыцарским благородством! Это просто безумие уже какое-то! Все вокруг хотят ему помочь, а он тут Христа Искупителя изображать взялся! – переходя на крик, Орлецкий вновь привлек внимание секретаря в приемной, который, полагая, что барышня пришла все же не вовремя, стало быть, пора и честь знать, вновь просунулся в кабинет. Но получил за свое любопытство еще большую порцию негодования начальника:
- Что ты, остолоп, все лезешь, когда тебя не зовут?! Я тебя выгоню, к чертям собачьим, если еще раз сюда посмеешь заглянуть без вызова!
- Ну полно, полно Степан Ильич, давайте все упокоимся, - вмешался в разговор Гейсмар, который до того просто наблюдал за всем из дальнего угла кабинета, - Ничье имя не будет «испачкано в грязи», как вы изволили выразиться, Игорь Владиславович – ни ваше, ни почтенной княжны Ларионовой. Наш разговор останется тайной для всех, только придется после все отдельно пояснить Леонтию Васильевичу. Но тут даже можно и не называть имени княжны, просто сказать, что дама надежная и из высшего общества. Это вам не Элеонора Валериановна, которая против Шебалина, действительно, могла проиграть. Тут все серьезно.
Дальше разговор шел только между мужчинами, будто уже позабывшими о присутствии здесь молодой женщины. Но Жорж, в конце концов, тоже прекратил в нем участвовать. Все его внимание нынче было приковано к Ксении Константиновне, с безучастным видом все еще сидевшей в кресле, глядя себе под ноги. Именно на нее смотрел сейчас доктор взглядом, полным упрека и какой-то необъяснимой тоски.

Игорь Комаровский

Минуло уже несколько дней с момента неудачного визита Комаровского к княжне Ларионовой. Это были долгие и томительные дни, за которые Игорь Владиславович успел неоднократно передумать все случившееся с ним тогда и, наконец, осознать, что, в сущности, произошло. А произошла ошибка, которой теперь ему уже никак не исправить. Сегодня утром, когда доктор сопровождал в церковь к воскресной службе сестру, он узнал, что княжна Ларионова буквально вчера покинула город. Известие это было невольно получено из перешептываний столичных кумушек, которые не могли оставить светских бесед даже в храме. И принесло Комаровскому неожиданно разочарование и боль. То, как спешно Ксения покинула город, лишь доказывало ее нежелание здесь далее оставаться. А то, что причиной этому был именно он, Жорж не сомневался, хоть его и убеждали прежде в обратном.
После завершения службы он должен был сразу же ехать обедать к сестре, но вместо этого вдруг ненадолго отпросился у Насти и задержался в церкви еще, желая побеседовать с батюшкой. Исповедь не облегчила душу полностью, но легкую надежду в душу все-таки вселила. Отец Иннокентий дал несколько советов, один из которых был стар как сам мир – время исцелит его боль и стоит лишь подождать.
Обед у Демидовых, как всегда, случился шумный и многолюдный, несмотря на воскресенье и предрождественские приготовления. После гости играли в вист, слушали приглашенного пианиста и рассказывали друг другу забавные истории. Уезжая домой ближе к вечеру, остаток этого дня Комаровский рассчитывал провести дома, перелистывая страницы труда господина Велланского*, изданного еще в прошлом году, но только теперь основательно попавшего ему в руки. Но тихий воскресный вечер вновь не задался. Едва Жорж погрузился в чтение, делая заметки карандашом на полях и одновременно записывая в своем блокноте номера страниц, где замечания Данилы Михайловича, показались ему наиболее интересными, как в комнату ввалился Федор.
- Игорь Владиславович, ты на небо глянь-ка! Там солнце всходит как будто!
Набрав в легкие воздуха чтобы не вспылить и не обругать Гаврилыча невежей, Жорж, тем не менее, встал и подошел к окну. Раздвинув занавески, он увидел обыкновенный для этого времени суток и привычный пейзаж: темную площадь Спасо-Преображенского собора, белые от инея высокие деревья за его оградой и покой на улицах вокруг.
- Ты что, выпил? – обернувшись к камердинеру, поинтересовался он, но Федор замотал головой, жестом указывая себе за спину, в сторону столовой:
- Да не отсюда, оттуда глядеть надо!
Столовая находилась в конце анфилады комнат и выходила на Литейный проспект. И когда доктор подошел к окнам, то и впрямь увидел за невысокими крышами соседнего доходного дома Клейнмихеля** яркое зарево. Федор был прав: это действительно напоминало восход, если вдруг поверить, что возможность восхода над столицей солнца поздним вечером. Но даже в этом случае подобное вряд и могло произойти, ведь окна столовой смотрели на север. Между тем, странное красное зарево становилось все ярче и вскоре к нему добавилось сизое облако, медленно поднимающиеся над городом.
- Бог ты мой! – только и смог вымолвить Комаровский, сообразив, что это может быть. Где-то в стороне Невского, должно быть, полыхает пожар, судя по зареву – очень сильный. И в огне вполне могут оказаться люди, которым понадобится помощь. Бросившись в кабинет за своим саквояжем, Жорж отдавал Федору распоряжения относительно одежды буквально на ходу. Уже через четверть часа он стоял на улице у парадного. Поймать экипаж прямо у порога не удалось. И, не желая терять времени, доктор скорым шагом отправился к Невскому по Литейному. Там же он понял, что оказался не единственным горожанином, кто нынче отправился на променад в столь неурочный час, привлеченный необычайным зрелищем. Главная же улица города была так и вовсе запружена людьми, будто вокруг был день, и происходило праздничное гуляние. Это свойство людской натуры, непременно своими собственными глазами увидеть чужое бедствие, присущее, судя по разномастности собравшейся публики, всем слоям общества, всегда казалось самому Комаровскому странным и даже диким. Сам он стремился к месту бедствия исключительно из чувства долга. И чем ближе подходил к центру событий, тем сильнее сжималось сердце от страшного предчувствия, которое скоро подтвердилось испуганными возгласами, доносящимися со всех сторон:
- Дворец горит! Полыхает!***
Пробиться к Дворцовой площади оказалось особенно сложно. Активно работая локтями, Комаровский получал в ответ такие же тычки, пока не догадался назвать вслух свою профессию – после чего люди начали расступаться, пропуская доктора вперед. Когда же он все-таки прорвался в первые ряды, то тотчас невольно замер на месте, открыв от удивления рот. Прекрасный дворец, который вызывал восхищение и зависть заграничных монархов, был полностью объят пожаром. Из всех окон вырывались языки пламени, шум его перекрывал все голоса вокруг. Внутри самого строения постоянно что-то трескалось, взрывалось – на площадь летели брызги раскаленного стекла, а жар огня был столь велик, что ощутить его можно было даже на отдалении. Опомнившись от изумления, Комаровский подошел к одному из стоящих в оцеплении гвардейцев, желая просить разрешения пройти дальше. И тут на него , едва не сбив с ног, налетел Гейсмар:
- Жорж, сам Бог тебя послал! Пойдем скорее, видишь, беда у нас какая… А еще там князь Вяземский руку себе опалил.
- Как это случилось?
- Да картины из галереи выносить помогал! Мундир загорелся, насилу потушили. Но руку все-таки сильно обжег… А-а, ты не о нем! Никто не знает. Мы с государем все были в театре, когда в Михайловский прибыл курьер с донесением. Прошло-то всего три часа, а тушить уже бесполезно.
Действительно, бороться с огнем, который пожирал величественную резиденцию русских монархов с невероятной скоростью, было уже невозможно. Суеверные в толпе, крестясь, говорили, что это адское пламя вырвалось наружу. Огонь был и впрямь чудовищным, языки вырастали над дворцом ровно на две его высоты. А сам пожар видели за семьдесят верст от города, еще не ведая, что происходит в столице и дивясь небывалому зареву.
В Эрмитаже Комаровский провел всю текущую ночь, хотя пострадавших серьезно, к счастью, так и не обнаружилось. Пара гвардейцев опалила усы. Один старый лакей, споткнувшись на лестнице, вывихнул ногу. Несколько человек надышались гарью… Утром, когда рассвело, Гейсмар сам отвез его домой. Пламя все еще не утихло до конца, хотя постепенно теряло силу. Соседние дворцы усердно поливали водой, создавали каменные перегородки, чтобы пожар не перекинулся на них. Но полностью все потушили только на третий день, начиная с которого на Дворцовой площади еще долго можно было видеть страшный, почерневший фасад некогда величественного дворца, над которым подымался едкий дымок.

*Велланский, Данило Михайлович, русский философ, профессор физиологии.
До 1837 года занимал кафедру анатомии и физиологии в Медицинской Академии.
Издал несколько сочинений, среди которых "Основное начертание общей и частной физиологии, или физики органического мира" 1836.

**дом № 23 / 25, угол Литейнго и Пантелеймоновской (Пестеля) — в 1830-е годы владельцем был П. А. Клейнмихель. Граф (с 1839) Пётр Андре́евич Клейнми́хель (11 декабря (30 ноября) 1793 — 3 февраля 1869) — русский государственный деятель из рода Клейнмихелей, протеже Аракчеева и беспрекословный исполнитель воли Николая I, главноуправляющий путей сообщения и публичных зданий в 1842—1855 гг., курировавший строительство Николаевской железной дороги.

***!7 декабря 1837 года в Зимнем Дворце вспыхнул пожар. Начался он по одной из версий - из-за неисправной печной трубы, искры из которой попали в деревянные перекрытия Фельдмаршальского зала. По другой версии, пожар начался в лаборатории аптеки, что располагалась в подвале под Фельдмаршальским залом. Как бы там ни было, но за три часа пламя охватило все здание. За три дня дворец сгорел полностью, остался лишь фасад.
Но через 15 месяцев его отстроили заново в почти первозданном виде.

Ксения Ларионова

Так случилось, что одна из главных новостей всех последующих дней вплоть до самого Рождества и нового года пришла в Ларионовку почти одновременно с возвращением Ксении Константиновны из Петербурга. На другой вечер после этого кто-то из домашних слуг случайно обратил внимание на странное зарево, немного похожее на отблеск вечерней зари, которое – вопреки всем законам природы и здравого смысла, стояло, тем не менее, в северной части неба. Всем семейством высыпав на веранду, чтобы видеть необычное природное, как вначале думалось, явление, Ларионовы некоторое время разглядывали это диво, делясь впечатлениями и недоуменно интересуясь, что бы это могло быть, пока князь Константин Павлович не предположил отблеск какого-то большого пожара. Настолько большого, чтобы в ясном и морозном ночном небе быть заметным за много верст от того места, где все происходит. Возможно, даже, что и в самом Петербурге.
- Да что же это может так полыхать-то, Котя?! – всплеснула руками княгиня, глядя на супруга расширившимися от волнения глазами. – Уж не случилось ли чего дурного, войны какой? А то, помнится, Лидочка Ропшина, московская кузина, тоже рассказывала, что когда Первопрестольная в восемьсот двенадцатом полыхала, так зарево чуть не в Калуге видели!
- Ну что ты, Мари, друг мой, что ты! Какая нынче война, да и кто к нам после разгрома французишки-то сунуться посмеет? – усмехнулся Константин Павлович, с удовольствием припоминая прежние славные дни, в том числе и собственной жизни. А затем вдруг хитро покосился на дочь, стоящую рядом, рассматривая розовеющий островок в черном ночном небе, будто призывая ее в союзники – или соучастники. – Что молчишь, дочка? Расскажи нам, успокой стариков, не видала ли вчера дорогой вражьих орд на ближних подступах к Петербургу?
- Не видала, - с невольной улыбкой откликнулась Ксеня. – Разве что, они хорошенько от меня спрятались…
- Ой, да ну вас! Вечно со своими шутками! – досадливо вздохнула маменька, предлагая следом всем вернуться в дом. – Полно мёрзнуть, что б там ни было, до нас далеко, а завтра, даст бог, все и разведаем.
И действительно, наутро, едва на улице рассвело, а сами хозяева успели отзавтракать, с визитом в Ларионовку прибыл один из ближайших соседей, помещик Макарский. Уже каким-то образом разведав последнюю столичную сенсацию – пожар в Зимнем дворце, он тотчас бросился делиться ею со всеми жителями округи. Впрочем, рассказать о происшествии было не единственной целью визита Ивана Кондратьевича. Помимо этого, он желал засвидетельствовать почтение вернувшейся домой княжне, на которую, как казалось Марье Львовне, давно имел вполне определенные виды. Что, у самой Ксени, когда маменька как-то походя, поделилась с нею этим впечатлением, вызвало в первый момент почти мистический ужас, а после нервный хохот. Иван Кондратьевич вдовел уже много времени, притом растил у себя в имении шестерых детей. И старший из них, вероятно, был всего на несколько лет моложе, чем сама княжна, которую Макарский вдруг счел для себя подходящей партией. После того разговора с матерью Ксения старалась по мере возможности избегать общества этого жизнерадостного плешивца, но сегодня, верно, расслабившись с отвычки, не нашла повода быстро покинуть гостиную. Потому в течение целого получаса была вынуждена выслушивать его потуги на светское остроумие и до зубовного скрежета банальные комплименты в свой адрес.
- Стало быть, совсем сгорел дворец? – князь Ларионов, присутствующий в комнате, но до сего момента участия в беседе почти не принимавший, оставляя эту возможность жене и частично дочери, отложил в сторону свою неизменную трубку и с интересом взглянул на гостя, точно впервые его здесь заметил.
- Совсем, Константин Павлович, совсем! Всего за три часа, сказывают!
- Это что же выходит, иные, уезжая, мосты за собой жгут, а Ксеня наша целый дворец уничтожила? – ухмыльнувшись в усы, старый князь иронически приподнял брови.
- Не понял я вас, что-то, сударь мой… - осведомился Макарский после долгой паузы, что, верно, была связана со значительным напряжением немногих извилин внутри его круглой, как тыква, черепной коробки, поблескивающей лысиной в свете лучей восходящего солнца, пробивающегося сквозь морозный узор на стеклах. На что получил совет не утруждаться, ибо все пустое и суть обыкновенные внутрисемейные подначки. Ксения же едва сдержалась, чтоб не прыснуть от смеху. Папенькина шутка пришлась как нельзя кстати и взбодрила ее, совсем было приунывшую в обществе незадачливого поклонника. При этом одновременно заставив последнего внезапно «вспомнить», что он совсем засиделся у Ларионовых, а впереди еще столько дел и столько важных визитов…
- Ну и чего ты этим добился, Котя?! Обидел неплохого человека, который, к тому же, Ксеничкой нашей интересуется… Да, интересуется, и не вижу в том ничего дурного! – настойчиво повторила Марья Львовна, вспылив в ответ на практически одновременные укоризненные восклицания: «Маша!» и «Маменька!», вырвавшиеся из уст супруга и дочери. - А ты, князюшка, себялюбец и старый самодур, коли всерьез решил, что дочь твоя остаток дней при тебе провести должна! Молчи, Ксеня, я не говорила о том прежде, уважая твое горе! Но теперь уж больше молчать не стану. Надо задуматься о замужестве – мы старики с отцом, бог знает, сколько еще протянем! А дальше как? Я ведь и в Петербург тебя отпускала в надежде…
- В таком случае мне остается лишь попросить у вас прощения, маменька, что не сумела её оправдать! – вдруг резко перебила ее Ксения. Извинившись, она следом же встала и быстрым шагом покинула гостиную, оставив родителей, совершенно непривычных к подобным выплескам со стороны прежде тишайшей дочери, продолжать этот разговор вдвоем. Ежели, конечно, захотят. Впрочем, это был, пожалуй, единственный раз, когда княжна не смогла сдержать смешанных чувств, которые все же бередили душу, как бы ей не хотелось этого себе запретить.
Обнаружив сразу после приезда, что дома все, как и прежде, Ксения вначале очень обрадовалась. Слишком много перемен произошло за прошедший месяц в ней самой. И некоторые, кажется, еще только предстояло осознать до конца, чтобы принять их как данность. Ведь напряженная работа души подчас требует полного покоя извне. Иногда даже и вовсе уединения. Но в преддверии Рождества и нового года рассчитывать на него не приходилось даже сельской глуши. Едва прослышав о возвращении княжны Ксении из Петербурга, в Ларионовку, вслед за Макарским, устремились за свежими петербургскими новостями и другие соседи. Вместе с ними посыпались, как и в прежние годы, приглашения на деревенские балы и вечера по поводу грядущих праздников. И Ксения, вопреки обычаю последних четырех лет, на сей раз решила не отклонять их, а напротив, полностью погрузиться в события. Что будет весьма полезно и в свете задуманного ею по подсказке баронессы Искрицкой будущего большого дела. О нем княжна, правда, не говорила пока ни с кем, даже с родителями, предпочитая прежде все основательно продумать. Однако восстанавливать прежние знакомства, существенно ослабшие от долгого отшельничества, не мешало начинать уже теперь. Собственно же балы – в смысле увеселений, привлекали ее по-прежнему незначительно. Да и выглядели уж слишком провинциально и наивно после тех, на которых довелось побывать в Петербурге. А это не могло не огорчать даже такое снисходительное к чужим промахам сердце, как Ксенино.
Саму же княжну, после совершенного столичного вояжа, напротив, все находили посвежевшей и похорошевшей, как никогда прежде. И только маменька, оставшись в меньшинстве, все еще периодически сетовала, что Ксения «совсем отощала на невесткиных харчах», усматривая в том признаки какой-то скрытой, но, несомненно, страшной болезни. Впрочем, ближе к новому году, княжна действительно умудрилась схватить сильную простуду, должно быть, неосмотрительно долго простояв в одном лишь открытом бальном платье на балконе особняка соседей Синицких, пытаясь укрыться там от навязчивого внимания Ивана Кондратьевича, намеревавшегося непременно заполучить у ней в тот вечер мазурку…
Но, так или иначе, жизнь продолжалась. В предпоследний день уходящего года в Ларионовку доставили, наконец, из Ниццы радостную весть, что Тата за десять дней до того благополучно разрешилась от бремени мальчиком, которого они с Никитой, не сговариваясь, решили назвать Митей. Узнав об этом от маменьки – письмо было писано на ее имя, Ксения, конечно, расплакалась. Но странное чувство, состоящее из вновь резко кольнувшего сердце горя утраты и одновременно радости за невестку и брата, испытанное ею при этом, было похоже на боль, что бывает, когда, наконец, удается вправить давний и мучительный вывих. Боль – с надеждой на то, что теперь, когда все стало на свое место, пройдет еще какое-то время, и тогда уж точно будет так, как надо.
В результате, единственным, что пока никак не желало «становиться на свое место», оставалась привязчивая Ксенина простуда, обернувшаяся после сильным кашлем. На который княжна, тем не менее – по мнению Марьи Львовны, да, впрочем, и Константина Павловича, переживавшего за здоровье дочери столь же глубоко, но куда более сдержанно, не обращала должного внимания. И не давала пригласить к себе доктора, утверждая, что лучше всего помогут вылечиться настои и отвары самой княгини, которыми до сих пор успешно разрешались практически все хвори в их большом семействе.

Софья Долманова

Ближе к Рождеству в Петербурге резко усилился мороз, а чуть позже к нему прибавились еще и сильные метели, отчего раненое колено Дениса Брониславовича, всегда плохо сносившее от погоды подобные резкие перемены, вновь напомнило о себе. Стараясь не портить праздник родным, барон крепился и держался, но боль только усиливалась, изрядно отравляя жизнь своему владельцу и влияя на его настроение, несмотря на титанические усилия не показывать виду, что, конечно, первой в доме заметила Сонечка. Разведав о причинах мужнина расстройства, она без лишних разговоров немедленно позвала к барону своего кузена. И тот, действительно, на удивление легко совладал с проклятым суставом, заставив боль затихнуть так быстро, что Долманов, еще не веря своему счастью, даже заявил, что желает отныне ежедневных визитов Жоржа, который настолько легко сумел сделать то, с чем не совладали ни прежние доктора, ни воды, ни целебные грязи, компрессами с которыми лечили его несколько лет тому назад в Карлсбаде. Заявил, конечно, в шутку, однако Комаровский, похоже, воспринял эту просьбу всерьез и с тех пор, в самом деле, навещал его если не каждый день, то через два на третий – точно. Приехал он и на другой день после Рождества, привезя с собой целый ворох подарков для младших Долмановых, не забыв при этом и любимой кузины Софи, и самого милейшего барона. Софья Аркадьевна, впрочем, тоже приготовила подарок – украшенный изящной вышивкой футляр для часов. А от крошки Вероники дядя Жорж получил красивую акварель. Далее, в самый канун нового года, занятые балами и праздничными маскарадами, они не виделись. Вновь Жорж приехал навестить своего пациента уже в первые дни января, обнаружив того веселым, бодрым и довольным жизнью, ибо колено не болело настолько, что по рассказам Софи, позволило Денису Брониславовичу даже пригласить жену на пару туров вальса на одном из новогодних балов. Теперь праздничная суета резко пошла на убыль, и жизнь вновь входила в привычное, спокойное русло. После обеда барон уговорил Комаровского сыграть с ним разок в карты. И, как часто бывает, затем последовал второй и третий круг.
Пока шла игра, Соня сидела у камина в кресле и перелистывала первую часть изданной в Париже книги месье Сулье «Les mémoires du diable», которую к Рождеству преподнес ей супруг. При этом, разумеется, не забывала периодически украдкой приглядывать за мужчинами. В особенности за мужем, желая не пропустить нужный момент, когда надо будет решительно пресечь его терзания. Между тем, усы барона с каждой новой приходящей картой, казалось, все сильнее топорщились и подергивались из стороны в сторону, как у зайца, который учуял лису. Когда же к этому несомненному признаку тревоги прибавилось еще и сердитое сопение потревоженного в берлоге медведя, Софья Аркадьевна неспешно оставила свою книгу, заложив страницы закладкой, сняла с носа маленькие очки и встала. Подойдя к мужу в тот момент, когда он с расстройства смял веер своих карт и швырнул их на стол, она поспешила обвить руками его шею и прижаться щекой к его щеке.
- Нет, Софьюшка, честное слово! Но право, если бы Игорь Владиславович не был твоим кузеном, я бы точно решил, что он шулер! Ну как так?! Шесть раз подряд! Шесть раз продуть без всякого шанса на победу!
- И что за беда?! Вспомни лучше пословицу – не повезло в картах, повезет в любви! – усмехнулась баронесса, целуя супруга сперва в одну щеку, затем в другую, отчего он сразу перестал пыхтеть и поглядел на Комаровского с некоторым ликованием.
- А ведь и вправду! Мне и верно, везет. А вот вам, Игорь Владиславович, определенно карты пора бросать и искать даму по сердцу!
Отмахнувшись от этого сомнительного, как он с иронией заметил, счастья, Комаровский откинулся на спинку стула, с удовольствием наблюдая за семейной идиллией кузины. Впрочем, Соня, встретившаяся с кузеном в тот момент случайно взглядом, могла бы затем точно поклясться, что успела заметить в его глазах отблеск затаенной грусти. За эти недели она, кстати, многое успела выведать у Жоржа – гораздо больше, чем рассказала Ксения. Точнее, теперь Софи точно знала то, о чем подруга умышленно умолчала. Впрочем, Софи тоже было, что скрывать от Комаровского, которому она так и не призналась, что рассказала княжне обо всех его личных тайнах. Хотя, возможно, он теперь не слишком бы и на нее за это и рассердился. В любом случае, то, что Софи видела теперь со всех сторон, казалось ей максимальным проявлением слепоты и глухоты двух предельно гордых упрямцев. И она уже давно думала над тем, как побыстрее решить эту проблему.
Меж тем, на камине звякнули часы, и барон встрепенулся, доставая из кармана нового теплого жилета, сшитого супругой, свой золотой Breguet, сверившись со стрелками которого, извинился и сказал, что пришло время вечерних сказок для близнецов и Ники. Уже закрывая за собой дверь, он, правда, попросил Игоря Владиславовича не спешить отправляться домой, пояснив, что как только закончит на сегодня с ролью сказочника, вернется пить кофе с ликером. И ему нужна хорошая компания.
- А знаешь, он ведь уже с целый том этих сказок насочинял. Я даже предложила их записать, а сама бы тогда сделала пару набросков для иллюстраций… Он очень занимательно рассказывает детям истории, - Софи села на место мужа, вскрыла его карты, чтобы своими глазами увидеть, насколько бедственным было его положение перед перерывом в игре. Среди карт достойной была лишь дама треф, которую женщина принялась вдруг вертеть в руках, внимательно рассматривая темноволосую красавицу. А затем, будто в задумчивости, стала отбивать такт ребром карты по столу, продолжая молчать. В конце концов, Жорж не выдержал и спросил, чем она так озабочена.
- Ничем. Ну, или почти – ничем. Просто получила на днях письмо от Марии Львовны Ларионовой. И теперь не знаю, показать его тебе или нет?
Жорж тихо кашлянул, а затем поинтересовался, почему он должен читать письмо, которое княгиня Ларионова прислала Софи.
- Просто она упоминает в нем и о тебе. Точнее, хочет тебя видеть.
С этими словами Соня извлекла из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и протянула кузену. Тот развернул его не сразу, все еще пристально вглядываясь в лицо баронессы. Но она спокойно выдержала этот взгляд, не подав ему ни малейшего знака к тому, чтобы понять, что может содержаться в этом послании.

Игорь Комаровский

Письмо было длинным и начиналось, как водится с приветствий и пожеланий добра и счастья в новом году. Дальше следовал восторженный рассказ о прибавлении в семействе старшего сына княгини и расспросы о делах самих Долмановых. Все это Жорж читал по диагонали, почти не вникая в смысл написанного, до тех пор, пока взгляд не остановился на упоминании имени, которое враз заставило внимание снова полностью сконцентрироваться
«...А вот Ксеничка наша, к несчастью, совсем расхворалась, - прочитал Комаровский, и почувствовал, как стремительно холодеет изнутри. – Еще после приезда из столицы мне сразу показалась нездоровой ее худоба и бледность. Теперь же, после бала у соседей, бедняжка и вовсе слегла с ужасным кашлем. Мы перепробовали уже все домашние средства – без результата. Но хуже всего то, она, упрямица, напрочь отказывается принять помощь докторов! Посему, дорогая баронесса, невольно и закрадывается в материнское сердце страшная и горькая мысль о том, что все это, упаси господь, и намеренно! Всячески гоню от себя эту думы, но она отказывается со мной откровенно говорить, потому предчувствие беды не оставляет меня, а невозможность помочь моей девочке денно и нощно мучает и не дает покоя. Вот если бы вы, ее лучшая подруга, были теперь рядом! Или если бы только было возможно упросить вашего кузена, уважаемого Игоря Владиславовича, который так помог мне весной, совершенно избавив от болей в суставах, осмотреть нашу Ксению, вылечить ее! Ведь я почти не сомневаюсь, что с его искусством врачевателя…»
Бросив читать, Жорж поднял глаза на кузину, которая все это время не без интереса наблюдала за тем, как постепенно, проходя все стадии от простого любопытства до неподдельной тревоги, меняется выражение его лица.
- И это для тебя не повод для тревоги, Софи?! – голос Комаровского дрогнул, но через мгновение ему удалось совладать с эмоциями, чтобы выговорить уже более спокойно. – Она действительно так плоха?
Соня в ответ лишь пожала плечами, заметив, что княгиня, которая, как все матери на земле, волнуется за свое дитя, возможно, несколько и преувеличивает масштаб трагедии. Но вполне может статься, что все написанное ею и правда. И тогда без участия доктора действительно может случиться непоправимое. Потрясенный таким бесчувствием – Софи ведь не раз говорила, что княжна ее лучшая подруга! – Жорж некоторое время молчал, соображая, что делать.
- Если княгиня желает видеть меня врачом своей дочери, я, конечно, не могу ей отказать, но… - снова запнувшись, Комаровский замолчал, вспомнив выражение глаз Ксении Константиновны в тот злосчастный день. Презрение, которое он прочитал в них. Ее едкий смех. То, как она прогнала его прочь… на миг прикрыв глаза, чтобы отогнать неприятное видение, он вздохнул и горько улыбнулся кузине. – Я не думаю, что сама княжна захочет принять мою помощь. Но это не важно. Софи, я нынче же найду лучшего специалиста и уже завтра отправлю его в Ларионовку.
Софи в ответ лишь кивнула, забрала письмо и вновь уткнулась глазами в строчки, что-то внимательно читая. А потом вдруг задала Комаровскому вопрос, от которого у него вновь побежал по спине холодок:
- А что, если она тоже умрет?– голос ее вновь звучал ровно, но в этом напускном равнодушии, равно как и в словечке «тоже», прибавленном будто бы невзначай, для Комаровского оказалось скрыто слишком много понятного лишь им двоим. Побледнев пуще прежнего, он посмотрел на кузину и тихо произнес:
- Не говори так, Софи, прошу тебя! Это слишком жестоко и по отношению к твоей подруге, и ко мне.

Софья Долманова

Жорж был прав: напомнить ему про смерть сестры, и в самом деле, было жестоко. И в глубине души Софье Аркадьевне было стыдно. Тем более что на самом деле она точно знала, что с Ксенией все не так уж и плохо – об этом подруга писала ей сама, с иронией рассказывая об обстоятельствах своей простуды и о том, как маменька нынче носится над нею, словно над умирающей. Но цель, которую баронесса поставила перед собой, оправдывала даже такие негуманные средства.
- Думаешь, жестоко? – сложив листок, Софья Аркадьевна спрятала его обратно в карман. - Знаешь, совсем недавно я перебирала свои старые дневники и нашла один, который начала вести сразу после замужества. Это был мой первый год в Петербурге. И среди первых записей есть упоминание визита княжны Ларионовой. Мы с ней тогда говорили о том, что есть любовь. Она тогда была влюблена в господина Арсеньева, ты, может быть, слышал об этом человеке… Впрочем, неправда. Она любила его всю жизнь. Он же этого почему-то не видел, а в тот момент в очередной раз увлекся другой дамой. И Ксения, решив, что раз уж я вышла замуж, то наверняка стала мудрой женщиной, решилась рассказать мне об этом и спросила совета, как поступить. Я ответила, что за любовь нужно бороться, а она в ответ заметила, что истинная любовь – не борьба. Она дарит мир и спокойствие душе. Тогда я не согласилась, а вот теперь понимаю. Теперь, когда уже знаю, что такое борьба и терзание из-за любви и о том, что ничего хорошего они не несут, - Софи облокотилась на стол, наклонилась к кузену, и понизила голос до шепота, глядя на него в упор, - Она терзалась слишком много, Жорж! И нынче я больше всего желаю, чтобы душа Ксении, наконец, обрела покой и мир! Но есть ли человек, который осмелиться ей в этом помочь?!
Чтобы успокоиться и перевести дыхание, баронесса встала и отошла к камину. Стрелки часов передвинулись уже на двадцать минут, а это означало, что муж скоро вернется и у нее так много времени, чтобы убедить кузена ехать в Ларионовку немедля. Взяв в руки кочергу, она толкнула поленья в камине, заставив взметнуться вверх сотни огненных искр. Затем резко развернулась и чугунная решетка едва не рухнула от удара, которым баронесса выместила бушевавшие в душе эмоции.
- Это же просто верх трусости, Жорж! Иногда мне кажется, что вы оба застыли в прошлом, и вам так уютно мучить себя этим застарелыми воспоминаниями, что вы намеренно не замечаете ничего происходящего вокруг! А если и замечаете, то упорно, обеими руками, стараетесь от себя оттолкнуть! Неужели ты до сих пор веришь, что женщина, которой ты безразличен, была бы способна броситься тебе на помощь, не раздумывая, что она губит тем свою репутацию?! Да что свою – всей своей семьи! Неужели ты настолько слеп, чтобы после этого явиться со своей нелепой благодарностью и унизительным по форме предложением?! Да не благодарность твоя, нужна Ксении, а любовь! Любовь, что принесет мир и покой ее сердцу, за которое ты так малодушно боишься даже немного побороться!
Жорж смотрел на нее, не отрываясь и, кажется, ловил каждое слово. Никогда прежде он не видел ее такою, похожей на древнюю воительницу, которая потрясала зажатой в руке кочергой, точно копьем, готовая броситься в атаку и чуть ли не отколотить ею своего бестолкового кузена. Впрочем, приступ гнева Софьи Аркадьевны, как всегда, оказался непродолжителен и вскоре столь же внезапно сменился спокойствием, более для нее привычным.
- Она больна, Жорж. И доктор ей действительно нужен. Но только один единственный – ты! Поэтому, я хочу, чтобы завтра же ты был в Ларионовке. Боишься один, я поеду с тобой. Она не посмеет прогнать тебя при мне.

Игорь Комаровский

Это был приговор, не подлежащий обжалованию. На измученном лице Комаровского, против воли мелькнула улыбка. Софи всегда думает, что знает этот мир лучше всех остальных. Но доля правды в ее словах на сей раз была, следовало это признать. Особенно там, где речь шла о любовных терзаниях. Она никогда не рассказывала, но интуитивно Жорж всегда догадывался, что сведения о том, каковы они бывают на вкус, милая кузина черпает не только из любимых женщинами книжных романтических историй. Теперь же она будто бы подтверждала своими доводами те тайные думы, что посещали Жоржа практически каждую минуту, стоило лишь ему оказаться с собою наедине.
Сколько бы он ни старался забыть княжну, вряд ли это будет возможно. Странно, но понимание простого факта, что Ксения прочно заняла место не только и не столько в его голове, сколько в сердце, пришло к нему именно теперь, когда он читал это письмо от ее матери. А иначе, отчего именно оно так болезненно сжалось от одной лишь мысли о возможности ее потерять? Перед внутренним взором вдруг отчетливо встала печальная картина из прошлого: измученная тяжелой многодневной лихорадкой Анна, умоляющая его в полубреду лишь об одном: «Отпусти!» И рядом он сам, тот, который не смог ее удержать. Но видит бог, второй раз этой ошибки он не допустит!
Когда Денис Брониславович вернулся из детской, его встретили новостью, что Софи и доктор завтра прямо с утра намерены отправиться в Ларионовку. Барон, которого жена заранее предупредила о настоящем положении дел, передернул усами и ответил, что сейчас же распорядится заложить экипаж на утро.
- Заодно, душа моя, и батюшку твоего проведаем, – заметил он, обращаясь к жене, после того, как уговорился с ее кузеном, что заедут они за ним не позднее восьми утра. А уже к обеду следующего дня столичные гости были на подъездах к Царскому Селу.

Ксения Ларионова

Один из первых дней наступившего года, когда безумная вереница увеселений – к немалому облегчению Ксении, признаться, уже порядком от них уставшей, наконец-то схлынула, княжна решила посвятить разбору корреспонденции, накопившейся за праздничные дни, надо сказать, в немалом количестве. Как всегда, много и часто писали родственники, однако всего за месяц, проведенный в столице, круг общения мадемуазель Ларионовой стал существенно шире и без учета членов ее немалого семейства. Из Петербурга в Ларионовку теперь прилетали еще и послания от новых знакомых, которыми Ксения обзавелась за время работы в клинике Буяльского, от старых друзей, связи с которыми возобновились и обновились. Писали даже благодарные пациенты, каким-то образом умудрившиеся выведать ее адрес. И княжна была всерьез намерена ответить каждому из них.
Исполнить задуманное, впрочем, оказалось не так-то просто. Стоило лишь углубиться в написание очередного письма, как дверь в комнату, где устроилась за письменным столом княжна, открывалась, и в нее с очередным подносом, на котором помещалась очередная же чашка, банка или тарелка с целебным снадобьем, вплывала маменька. Безусловно, приятно, когда о тебе заботятся. Когда делают это искренне и с любовью – приятно вдвойне, но когда внимание становится чрезмерным, порой хочется хотя бы немного побыть вне его. Потому Ксения, которая из-за своей болезни вот уже почти полторы недели стоически сносила ураган материнской заботы, сегодня чувствовала от нее некоторое утомление. Хотя и старалась изо всех сил держать себя в руках, позволив себе лишь иронически заметить, принимая от княгини новую порцию редьки с медом, что вскоре, вероятно, с ней случится одно из двух – либо зажужжит по-пчелиному, либо на голове вырастет пучок листьев, как у редьки, которую только что вытащили из грядки. Мария Львовна, усмехнувшись, лишь заметила в ответ, что главное – это чтобы Ксеничка не обзавелась пчелиным жалом. Остальное они с отцом переживут. И этим умело заставила дочь, прочитавшую в ее словах вполне прозрачный намек на собственную дерзость, смущенно замолчать и опустить глаза в письмо, которое она как раз держала в руках, собираясь еще раз перечесть прежде, чем писать ответ.
- Это ведь от баронессы Долмановой? – спросила Марья Львовна, заметив на конверте хорошо знакомый ей почерк. Ксения кивнула и вновь взглянула на мать. – Что пишет наша милая Софи?
Несколько удивленная ее вопросом, потому что знала, что княгиня и сама состоит с ее подругой в оживленной переписке, Ксения все же вкратце рассказала ей Сонины новости. Про новогодние балы – взрослый и детский, что недавно прошли в доме Долмановых и на которых поочередно блистали в роли хозяек вначале маленькая Ника, а после ее матушка. Про подарки Дениса Брониславовича жене и детям. Про письмо от Ивана Денисовича с рождественскими и новогодними поздравлениями – на сей раз из Каира…
- А как поживает тот её кузен, который заезжал к нам прошлым летом, доктор Комаровский? О нем она ничего не пишет? – поинтересовалась вдруг маменька, заставив Ксению на миг растеряться. Впрочем, сообразив, что ничего «такого» об их отношениях с Игорем Владиславовичем княгиня иметь в виду не может, так как мало что знает об этом, тотчас же и успокоилась. Однако причину любопытства она все-таки решила уточнить. На всякий случай.
- Ах, да ничего особенного! – как-то уж слишком равнодушно махнула рукой Мария Львовна. – Просто спросила. Вспомнилось что-то, как мило мы все вместе проводили с ним время летом.… Не правда ли, это было чудесно! А еще он тогда так помог мне с суставами! С тех пор почти и не беспокоят, слава богу!.. Вот уж Его милостью настоящий-то доктор, не то, что иные!
- Вы правы, матушка, - без лишних комментариев просто ответила Ксения, врожденное чувство справедливости которой не позволяло отзываться о врачебном искусстве Комаровского плохо даже теперь. Но развивать эту тему она не хотела. Потому дальше сказала, что о нём Софи ей ничего не пишет. И это было правдой. Хотя и не означало, что Ксения совсем ничего не знает об Игоре Владиславовиче с тех пор, как они расстались. На деле, благодаря письмам приятельниц из благотворительного общества, она была неплохо осведомлена о том, как протекают его рабочие будни, а родные и близкие сообщали также кое-что интересное про его досуг. Например, Сашенька с восторгом писала, как на маскараде у Демидовых доктор пригласил ее на мазурку и вдвоем они после получили награду как пара самых грациозных танцоров. Или Нина, которая упоминала где-то, что видела Жоржа в одном из салонов любезничающим «с той дерзкой Басмановой, ты ведь ее помнишь?..» Ксения, конечно, помнила. И новости эти весьма болезненно задевали ее сердце, заставляя что-то внутри него неприятно сжиматься. Даже будучи совершенно уверенной, что предложение руки Комаровского напрочь исключало возможность того, что к ней прилагается его сердце, она все равно чувствовала горькое разочарование оттого, что Игорь Владиславович так легко… утешился в обществе иных женщин. И даже вновь выигрывает танцевальные турниры – без нее. С другой стороны, все это лишь полностью подтверждает тогдашнюю Ксенину правоту. Да только не лучше ли было бы здесь разочароваться… Однако какой смысл жалеть об этом теперь, когда уже ничего не поменять и не исправить?
Задумавшись, она даже не заметила, как маменька удалилась восвояси, видимо, решив-таки её пощадить и дать довершить начатое. По привычке слегка покусывая кончик пера, собираясь с мыслями, княжна приготовилась писать Соне ответ. Вывела приветствие, обыкновенные вначале всякого письма фразы и уже готовилась перейти к главному, если, конечно, таковым можно было считать всерьез все их незначительные деревенские новости. И тут в её дверь вновь тихонько постучали. На сей раз это была Ариша – молоденькая и потому еще робкая горничная, которую совсем недавно взяли служить в дом из деревни. Войдя в комнату, она доложила, что княгиня Мария Львовна срочно просит дочь спуститься в гостиную. Отложив в сторону перо, Ксения вздохнула и виновато взглянула на исписанный лишь на треть лист, словно бы извиняясь перед Софи за то, что ответ на ее письмо, и без того не быстрый, придет еще на какое-то время позже. Однако шансов на то, что получится дописать его днем, а не поздно вечером, когда родители уже лягут спать, по всей видимости, просто не было.
- А она не сказала, зачем?
- Так ведь гости у нас, Ксения Константиновна!
- Гости?! Странно, я совсем не слышала, что к дому подъехали сани!
- Да что ж странного, барышня, коли ваши окошки в другую сторону от парадного крыльца глядят?
- И верно! А кто из соседей приехал, Ариша? – в том, что с визитом к ним именно сосед, княжна почти не сомневалась. «Только…» – Не Иван ли Кондратьевич Макарский? – «… не ровен час?»
- Нееет, барышня! Не знаю я этих господ, не видала прежде! Да они, поди, из столичных! Барыня красивая такая, сама беленькая, в шубейке атласной, и муж ее, видать – важный, усатый, а еще…
- Да неужто, Соня и Денис Брониславович к нам пожаловали?! – воскликнула Ксения, даже не дослушав Арину, резво подскочила с места и почти бегом покинула комнату.
Уже на подходах к лестнице, снизу – из гостиной, стали отчетливо слышны знакомые и милые голоса – звонкий и нежный Сонин и звучный бас барона. Беседа, судя по всему, была оживленная. И княжна с улыбкой уже предвкушала, что тоже через минуту к ней присоединится. Спускаясь по старым крутым ступеням, она, однако, была вынуждена замедлиться и смотреть под ноги, придерживая юбки, чтобы ненароком не выкатиться навстречу гостям кубарем. Соня бы, наверное, и не удивилась, памятуя о вечной Ксениной неуклюжести, а вот Денис Брониславович…
- Софи, дорогая! Вот удача! А я как раз тебе писала письмо! – достигнув, наконец, последней, ступени, княжна подняла глаза, и тотчас застыла на месте. Рядом с родителями и Долмановыми стоял ни кто иной, как Игорь Владиславович Комаровский!
- Но что вы… – сообразив, что едва не сказала глупость, княжна резко осеклась и медленно пошла навстречу улыбающимся ей друзьям. Вернее, улыбались все, кроме них с Комаровским. – Мне не сказали, что вы тоже у нас, Игорь Владиславович. Я рада вас видеть.

Игорь Комаровский

Всего несколько месяцев назад Комаровский впервые ехал в Ларионовку по этому же Царскосельскому тракту. А сколько перемен произошло с той поры! И касались они не только пейзажа, который, впрочем, тоже выглядел теперь совсем иным из-за снежного покрова, спрятавшего под собой поля, укутавшего белыми шапками голые деревца и добавившего пышности без того косматым темно-зеленым елям. Переменилось настроение, с которым Игорь Владиславович совершал свое новое путешествие из Петербурга. Тогда, не ожидая от своего визита ничего особенного, он ехал к Ларионовым лишь затем, чтобы исполнить свой врачебный долг т обещание кузине. И кто бы мог поверить, что все это так круто переменит его участь! А не поехал бы тогда, возможно, и не случилось бы в его жизни встречи с Ксенией Константиновной. Не было бы, может, в ней вновь и Шебалина с Вершинским. И всей последовавшей за этим нелепой чехарды, верно, тоже бы не произошло. Но кто знает это наверняка?! Но и теперь, чем меньше оставалось ехать до имения Ларионовых, тем сильнее душу Комаровского охватывали сомнения – нужно ли ему было соглашаться на новый визит, примут ли его там?
Первый час пути все трое попутчиков провели в молчании. Барон Долманов, едва удобнее устроился в экипаже и закутался в шубу, сразу же и уснул, быстро сомлев от тепла грелки у своих ног. Соня и Жорж не спали, но и вести бесед не пытались, все это время молча разглядывая пейзаж за окном. Когда же Денис Брониславович проснулся, то разговор все же завязался – и весьма оживленный. Хотя, главным участником его был сам барон. Он подробно рассказывал о новых законопроектах, о проблемах механизации на своих заводах, просил Жоржа помочь ему с проектом новой больницы для его рабочих… Комаровский вначале слушал его внимательно и даже отвечал впопад. Но когда экипаж свернул с главного тракта на просёлок, ведущий к княжескому имению, вновь сделался рассеян и полностью углублен в себя, испытывая при этом давно забытое чувство, знакомое большинству тех, кто когда-либо был студентом и ожидал своей участи перед началом особо трудного и важного экзамена, или же волновался и заикался, отвечая на вопрос обожествляемого при жизни учителя. Чувство, при котором сердце сбивается с ритма, а желудок совершает непонятные кульбиты. Не понимая, что с ним происходит, Жорж решил вначале, что его просто укачало. Но после рассудил, что дело все-таки в волнении и сомнениях терзавших его душу. Кажется, его состояние было очевидно и кузине. Осознавая, что в ближайшее время, должно быть, решится судьба двух дорогих ей людей, она искренне пыталась отвлечь его от этих тревог, да только легче Жоржу все равно не становилось, хоть он и был ей за все очень признателен.
Ларионовы – князь и княгиня, которые первыми вышли навстречу гостям, встретили их радостными возгласами и бурными расспросами о делах и здоровье. Жоржа Мария Львовна приветствовала с особенной радостью, походя припоминая все счастливые моменты его предыдущего приезда, тут же поясняя их чете Долмановых и попутно призывая супруга подтверждать ее слова. Особенно те, что касались невероятных врачебных талантов доктора Комаровского. Здесь свое бурное согласие поспешил выразить и Денис Брониславович. Однако Жоржу уже было не до их комплиментов, потому как все его внимание было поглощено звуком торопливых шагов, приближающихся в этот момент наверху к лестнице. Сама Ксения Константиновна показалась на ней через минуту, сияя неподдельной радостью и улыбаясь. Но едва лишь заметила среди гостей Комаровского, огонь этот немедленно угас. А улыбка на губах из искренней стала скорее формальной, натянутой. Да и слова полностью подтверждали мысль доктора о неуместности его приезда.
- Я тоже рад видеть вас, сударыня. Тем более – рад видеть вас здоровой. Ведь мне давеча сообщили, что вы серьезно больны и отказываетесь принять помощь докторов. Поверьте, я бы тоже не решился к вам навязываться, но меня уговорили приехать сюда… Как вижу, без особой на то надобности.
Внимательно выслушивая эти объяснения, Ксения, тем не менее, смотрела не на него, а на Марию Львовну. И взгляд ее пылал таким возмущением, что Комаровскому, наконец, все стало совершенно ясно.
- Моя вина! Вы уж простите грешницу, Игорь Владиславович! – воскликнула вдруг княгиня, чьи щеки под негодующим взглядом дочери запылали, словно маков цвет, бросаясь к нему. – Изболелось по упрямице материнское сердце, не знала, что еще сделать, чем помочь – совсем ведь лечиться не желает! Это сейчас уже лучше выглядеть стала, а предыдущие-то дни! Бледная, худющая, кашляет, словно каторжанка! Уж вы не обессудьте за эту ложь, ибо во спасение! Не откажите, осмотрите, посоветуйте лекарство – такое, чтоб уж наверняка!
- После, Мари! Все после! – запротестовал князь, заметив замешательство между Комаровским и дочерью, - Ну что ты на Игоря Владиславовича прямо с порога насела? Вот чаю выпьем, а после уже и к делу можно! Пойди лучше, да распорядись, чтоб слуги пошевеливались – негоже дорогих гостей голодными держать. Ксеня же пусть проводит Софью Аркадьевну в порядок себя с дороги привести, а мы с господами у меня в кабинете пока дожидаться станем. Верно я рассуждаю, Денис Брониславович?
Барон, ухмыльнувшись в усы, согласился, и на некоторое время все расстались. Встретились уже за столом, накрытым не менее хлебосольно, чем в первый приезд Жоржа. Но на этот раз ни одно угощение его не радовало. Да и в беседе он почти не принимал участия – до тех пор, пока речь не зашла о недавнем пожаре в Зимнем. Особенно после того, как барон рассказал, что Игорь Владиславович был там и все видел своими глазами. И тут уж Комаровскому, на которого тотчас посыпались многочисленные вопросы, было никак не отмолчаться.

Ксения Ларионова

Отцовское предложение пришлось как нельзя кстати. Признаться честно, Ксения и сама буквально горела желанием хотя бы ненадолго оказаться наедине с подругой. Потому, едва лишь представилась такая возможность, чуть ли не волоком потащила Соню за собой наверх, чтобы первым же делом задать главный интересующий ее вопрос: зачем они с маменькой всё это устроили? Однако баронесса держалась на удивление стойко и упорно твердила, что совершенно не понимает, о чем речь: никакого письма от Ксени, где та – по собственному утверждению, описывала истинное положение дел, она в Петербурге не получала. А дошло лишь тревожное послание от княгини Марии Львовны, после которого, крайне взволнованная, она бросилась к кузену за советом и помощью, а он, выслушав, сразу сказал, что должен ехать в Ларионовку лично.
- Прямо так тебе и сказал?! – не веря своим ушам, Ксения пристально смотрела в глаза подруге, которая немедленно и с готовностью закивала, подтверждая ее слова. – Сам? – После этого уточнения удивилась уже сама Софи, заметив, что сейчас совершенно ее не понимает. Что необычного в желании доктора помочь больному? Тем более если речь идет о всерьез заболевшем друге. Они ведь с Комаровским друзья, Ксения сама это ей триста раз повторила в их последнюю встречу… После этого княжна была вынуждена сбавить пыл и прекратить свой допрос с пристрастием, ибо просто не нашла, что возразить: действительно ведь говорила! Правда, ни слова не упомянув про то, во что вылилась эта «дружба» после.
Извиняясь перед Софи за резкость тона, она, тем не менее, продолжала внимательно наблюдать за тем, как меняется выражение лица или глаз подруги, но та была на удивление спокойна и даже будто бы равнодушна. Но что-то в этом спокойствии все равно казалось Ксении крайне подозрительным…
Когда они вдвоем вернулись в трапезную, где за столом уже успели собраться вместе и хозяева, и остальные гости, все вновь странным образом сложилось именно так, что Игорь Владиславович оказался ее соседом. Однако за все время, проведенное рядом, они с ним вряд ли произнесли и десяток слов, обращаясь непосредственно друг к другу. Да и то – слов самых общих, вроде предложения отведать какое-нибудь очередное блюдо или передать соль. Впрочем, когда речь зашла о недавнем пожаре в Зимнем дворце, которому доктор оказался сперва очевидцем, а после и активным участником борьбы с его последствиями, Комаровский сделался более разговорчив, рассказав много интересных деталей и подробностей происшествия, коих здесь, в деревне, узнать было просто неоткуда. Впрочем, большую часть этого увлекательного повествования Ксения прослушала. Понимание того, какой опасности подверг себя Игорь Владиславович, пускай и твердит он теперь, что не сделал ничего особенного – пострадавших почти не было, а те, что все же получили травмы и ожоги, вполне обошлись бы и без его помощи, накрыло Ксению душной волной страха совершенно внезапно. Страха, пусть запоздалого, но от этого не менее сильного, почти парализующего. Господи, оказывается, она ведь могла потерять его! Так же, как когда-то потеряла Митю.
И буквально следом за этим осознанием на грани прозрения, тотчас последовало новое, поразившее еще сильнее: только что она легко и просто поставила рядом главную трагедию своей жизни, хотя и почти пережитую – и… вымышленную, пусть и вполне возможную. Посчитав их одинаковыми по значимости! Тем самым, выходит, признавая равными по значимости и двух ее главных участников?! Настоящего и вымышленного. Вот только кто из них настоящий на самом деле?
Понятный и удобный в своей предсказуемости мир, в котором Ксения прожила почти тридцать три года, рушился буквально на глазах! Но события этого, происходящего прямо сейчас, в эту самую минуту, когда остальные обитатели привычного мира княжны Ларионовой, как ни в чем не бывало, пили чай и с интересом обсуждали, насколько быстро удастся вновь отстроить после пожара Зимний дворец, не видел и не чувствовал никто!
Неужели она… вновь… любит?! Любит – по-настоящему? Без детской восторженности, с широко открытыми глазами, понимая все недостатки, сложности характера, неумение выражать чувства… о чем там еще говорила Софи – все равно любит этого мужчину?! Того, который сидит рядом с нею и спокойно, обстоятельно отвечает на миллион вопросов, обрушившихся на его бедную голову, даже не понимая, что Ксения его… любит?..
- Доченька, ты что молчишь, или не слышишь, что я говорю?
Голова шла кругом. И это была не фигура речи. От шума в ушах она действительно не слышала, о чем ее только что спросила мать. И потому теперь могла лишь беспомощно молчать в ответ, чтобы после – столь же растерянно – вдруг повернуться к Комаровскому. И столь же внезапно вдруг встретиться с ним взглядами.
Бесконечно долгие несколько секунд они внимательно смотрели друг на друга, а потом Ксения вдруг медленно отложила в сторону салфетку, которую до того нервно комкала в руках, встала из-за стола и, мотнув отрицательно головой в ответ на встревоженный вопрос князя, все ли с нею в порядке, вдруг опрометью бросилась вон из комнаты.